Георгий Чулков - Императоры. Психологические портреты
После наших успехов на Балканах Европа с ненавистью и завистью следила за каждым жестом императора Николая, но он не сразу понял то положение, в которое он ставил себя и Россию. А между тем злые интриги, направленные против русских, были очевидны. Прежде всего хотели умалить наше влияние на Балканах, особенно в Греции. По Лондонскому договору 1832 года на греческий престол был посажен шестнадцатилетний баварский принц Оттон, и регентство повело тотчас же непристойную политику по отношению России.
Были и другие смешные неудачи в дипломатии Николая. Трудно представить себе что-нибудь более глупое и позорное, чем, например, вмешательство Николая в турецкие дела, когда этот мнимый Дон-Кихот во имя того же легитимизма ринулся защищать султана от восставшего на него Мегмета-Али. Бескорыстию Николая не поверила ни Европа, ни даже сама Турция. В такой политике не было ни бескорыстия, ни корысти, а одна только недостойная глупость.
Если Священный союз, созданный Александром, был не лишен некоторого пафоса, по крайней мере в душе романтического императора, то новый охранительный союз, затеянный Николаем, был окончательно пуст и прозаичен. Между Россией, Австрией и Пруссией в 1833 году была заключена конвенция, направленная по существу не против каких-нибудь внешних врагов, а исключительно против народов или, как думал Николай, против революции. Державы, "по зрелому обсуждению тех опасностей, которые продолжают угрожать порядку, установленному в Европе публичным правом и договорами, в особенности договорами 1815 года, единодушно решили укрепить охранительную систему, составляющую незыблемое основание их политики".
Действия этого союза были отвратительны. Сербия, получившая после Адрианопольского мира независимость, фактически была еще стеснена Турцией, и Николай, по соглашению с союзниками, не придумал ничего лучшего, как послать туда барона Рикмана, который грубо учил свободолюбивых сербов, как они должны чтить самодержавного Николая и… высокую Порту. Такого рода дипломатия не способствовала укреплению нашего авторитета на Балканах. И все прочие наши дипломатические шаги того времени были не лучше миссии наглого барона.
До 1839 года кое-как держался наш союз с Австрией и Пруссией. Наконец Меттерних, воспользовавшись новыми неурядицами в Турции, предложил устроить в Вене конференцию из пяти держав для обеспечения "независимости и целости" Турецкой империи, то был прямой вызов России, и Николай отказался участвовать на конференции. Через год. однако, пришлось участвовать в Лондоне на совещаниях по редкому вопросу. Лондонская конвенция 1841 года окончательно похоронила русскую дипломатию, претендовавшую на преобладание в вопросах восточной политики. Только такой лакей Австрии, как Нессельроде, мог видеть в Лондонской конвенции "крупную" победу русской дипломатии".
В сентябре 1843 года в Греции вспыхнула революция, свергнувшая правительство Оттона. Николай, вместо того чтобы радоваться падению враждебного России правительства, немедленно отозвал из Греции нашего посла. Смешнее и печальнее всего то, что в конце концов пришлось все-таки учредить посольство при новом правительстве, но в это время Англия и Франция уже внушили грекам уважение к своему политическому авторитету, и Россия осталась в положении менее выгодном. Летом 1844 года Николай Павлович, забыв свою гордость, поехал сам в Лондон к королеве Виктории. Результатом этой поездки было решение "удерживать христианские народности в покорности султану". Воистину, "коран самодержавия" был для Николая Романова святыней, и об этом не мешало бы напомнить его апологетам, которые были склонны в нем видеть "христианского рыцаря". Этот "рыцарь" даже в политике Фридриха-Вильгельма IV усмотрел признаки либерализма и все свои надежды возложил на Австрию. Но и здесь оп потерпел неудачу. Ему даже не удалось выдать замуж великую княжну Ольгу за австрийского эрцгерцога Стефана. Католики мстили за репрессии против католической церкви в русской Польше.
Несмотря на все эти частные неудачи политики Николая Павловича, огромное здание русской монархии все еще внушало Европе известное почтение. Император, однако, не совсем был доволен своей судьбой и положением дел в Европе. Домашние дела также складывались не совсем удачно. Не странно ли? Он, Николай Павлович, честный человек, он источник власти; от него исходят все мероприятия, а между тем — куда ни посмотришь — везде неустройство, беспорядок, казнокрадство, взятки… Николай Павлович изъездил всю Россию, и везде одно и то же. На окраинах еще хуже, чем в центре. "Нельзя не дивиться, как чувства народной преданности к лицу монарха не изгладились от того скверного управления, какое, сознаюсь к моему стыду, так долго тяготеет над этим краем", — писал император, посетив Закавказье.
Немало было и личных неприятностей. Во время путешествия по России, по дороге из Пензы в Тамбов, опрокинулась государева коляска, и царь сломал себе ключицу. С этого времени здоровье вообще стало изменять Николаю Павловичу, и, главное, появилась нервная раздражительность. Такие истории, как холерный бунт на Сенной площади в Петербурге или пожар Зимнего дворца, когда погибло немало ценностей и важных документов, волновали царя. После пожара, каждый раз при виде огня или почуяв запах дыма, Николай Павлович бледнел, у него кружилась голова и он жаловался на сердцебиение. Особенно плохо он себя чувствовал в 1844–1845 годах: у него болели и пухли ноги, и врачи боялись, что начнется водянка. Он поехал лечиться в Палермо. На обратном пути, заехав в Вену, он говорил Меттерниху: "Пока живы вы, государство продержится. Что будет, когда вас не станет?.." Легко представить себе, как иронически улыбался Меттерних, когда русский император удалился из Вены. У Меттерниха за пазухой всегда был камень, и он, вероятно, предвкушал тот час, когда он освободится от необходимости таить от русского царя свои истинные намерения.
Весной 1847 года у Николая Павловича начались сильные головокружения и приливы крови. Он мрачно смотрел на свою личную жизнь, на будущее России и на судьбу Европы. Умерли многие деятели его царствования — князь А. И. Голицын, М. М. Сперанский, А. X. Бенкендорф.
Двадцать второго февраля 1848 года курьер привез Николаю Павловичу чрезвычайное известие. В Париже революция. Людовик-Филипп бежал. Провозглашена республика. Падение этого "короля-узурпатора" вызвало у царя смешанное чувство иронии и презрения. Но самый факт революции внушал ему отвращение. Французскому поверенному в делах Николай сказал, что Февральская революция — "заслуженное возмездие Июльской монархии". Дипломатические сношения с Францией были прерваны.
