Дон Делилло - Белый шум
– Вам помогает знание немецкого?
– Не сказал бы.
– Но хоть раз помогло?
– Не могу сказать. Не знаю. Кто знает такие вещи?
– Чего вы пытались добиться все эти годы?
– Наверно, хотел подпасть под чары.
– Правильно. Тут нечего стыдиться, Джек. Это всего-навсего ваш страх. Из-за него вы так поступаете.
– Всего-навсего мой страх? Всего-навсего моя смерть?
– Нам не следует удивляться вашей неудаче. Насколько сильными оказались немцы? В конце концов, они проиграли войну.
– То же самое сказала Дениза.
– Вы обсуждаете это с детьми?
– Поверхностно.
– Беспомощных и напуганных людей тянет к магическим, мифическим фигурам, к героям эпического масштаба, которые устрашают, представляют собой мрачную угрозу.
– Надо полагать, вы говорите о Гитлере.
– Некоторые люди кажутся исполинами, способными изменить жизнь. Гитлер представляется исполином, способным победить смерть. Вы думали, он защитит вас. Я это прекрасно понимаю.
– Правда? А вот я до сих пор не могу понять.
– Это же совершенно очевидно. Вы искали помощи и спасения. Безмерный ужас отвлекал бы вас от мыслей о собственной смерти. «Скрой меня от посторонних глаз, – говорили вы. – Поглоти мой страх». На одном уровне вы хотели спрятаться в Гитлере и его злодеяниях. На другом – воспользоваться им, чтобы стать более значительным и сильным. Я вижу тут смешение средств. Впрочем, я вас не осуждаю. То был смелый поступок, дерзкий выпад. Воспользоваться Гитлером. Я способен восхищаться этой попыткой, даже если понимаю, насколько она нелепа, – хотя и не более нелепа, чем ношение амулета или деревяшки от сглаза. Шестьсот миллионов индусов остаются дома, если утром знаки не благоприятствуют выходу на работу. Так что, на мой взгляд, вы ничем не выделяетесь.
– Огромная страшная бездна.
– Само собой, – сказал он.
– Неисчерпаемость.
– Понимаю.
– Нечто громадное, не поддающееся описанию.
– Да, конечно.
– Тьма кромешная.
– Безусловно, безусловно.
– Нечто ужасное и безграничное.
– Я вас прекрасно понимаю.
Едва заметно улыбнувшись, он постучал по крылу стоящей наискось машины.
– Почему вы потерпели неудачу, Джек?
– Смешение средств.
– Правильно. Есть много способов перехитрить смерть. Вы пытались применить два одновременно. С одной стороны, вы обращали на себя внимание, а с другой – пытались спрятаться. Как мы называем такую попытку?
– Нелепой.
Я вошел вслед за ним в супермаркет. Разноцветные вспышки, многоголосый шум океана. Мы прошли под ярким полотнищем – рекламировалась лотерея для сбора средств на какую-то неизлечимую болезнь. Судя по формулировке, можно было предположить, что болезнь достанется тому, кто выиграет в лотерею. Марри сравнил полотнище с тибетским молитвенным флагом.
– Почему я испытываю этот страх так долго, так непрестанно?
– Это же очевидно. Вы не умеете его подавлять. Все мы сознаем, что от смерти нет спасения. Как же мы боремся с тягостным предчувствием неизбежного? Мы подавляем его, скрываем, предаем забвению, гоним от себя. У одних людей это получается лучше, чем у других, – только и всего.
– А у меня может получиться лучше?
– Не может. Некоторые люди попросту не обладают бессознательными инструментами для необходимой маскировки.
– Откуда же нам знать, что подавление происходит, если эти инструменты – бессознательные, а то, что мы подавляем, так искусно замаскировано?
– То же самое говорил Фрейд. Когда упоминал о неясных, грозных фигурах.
Взяв коробку «Хэнди-Рэпа II», Марри прочел надпись жирным шрифтом и изучил штрих-код. Понюхал пакетик супа-концентрата. Данные сегодня убедительны как никогда.
– А вам не кажется, что неспособность к подавлению каким-то образом идет на пользу моему здоровью? Быть может, постоянный страх – естественное состояние человека, и, пытаясь свыкнуться со своим страхом, я ежедневно совершаю геройский поступок, а, Марри?
– Вы чувствуете себя героем?
– Нет.
– Значит, скорее всего, вы не герой.
– Но разве подавление не противоестественно?
– Страх противоестественен. Гром и молния противоестественны. Боль, смерть, реальность – все это противоестественно. Мы не в силах свыкнуться с этими вещами. Мы слишком много знаем. Потому и прибегаем к подавлению, компромиссу и самообману. Так мы и выживаем в этом мире. Таков естественный язык человечества.
Я внимательно посмотрел на него:
– Я делаю зарядку. Поддерживаю спортивную форму.
– Это неправда, – сказал он.
Он помог какому-то старику разобрать дату на обертке булки с изюмом. Мимо плыли дети в серебристых тележках.
«Тегрин, денорекс, селсан-блю».
Марри что-то записал в свою маленькую книжечку. Я смотрел, как ловко он обходит дюжину упавших яиц в разорванной картонной упаковке, из которой сочилось вещество, содержащее много желтка.
– Почему мне так хорошо, когда я с Уайлдером? Совсем не так, как с остальными детьми, – сказал я.
– Вы чувствуете его безграничное «эго», его свободу от всяческих рамок.
– В каком смысле он свободен от рамок?
– Он не знает, что умрет. Не имеет никакого представления о смерти. Вы дорожите этим его счастливым неведением, этой неспособностью сознавать опасность. Вам хочется подойти к нему поближе, дотронуться до него, хочется смотреть на него, вдыхать его запах. Как же ему повезло! Воплощение неведения, всесильный малыш. Ребенок – это всё, взрослый человек – ничто. Подумайте об этом. Вся жизнь человека есть объяснение этого загадочного противоречия. Неудивительно, что мы сбиты с толку, обескуражены, потрясены.
– Не слишком ли вы сгущаете краски?
– Я же из Нью-Йорка.
– Мы делаем красивые, прочные вещи, создаем гигантские цивилизации.
– Блестящие ухищрения, – сказал он. – Замечательные способы ухода от действительности.
Двери раздвинулись по сигналу фотоэлементов. Мы вышли на улицу, миновали химчистку, дамскую парикмахерскую, магазин оптики. Марри снова закурил свою трубку, принявшись с важным видом посасывать мундштук.
– Мы поговорили о способах перехитрить смерть, – сказал он. – Обсудили то, как вы уже пытались применить два таких способа, причем взаимоисключающих. Упомянули о технологии, о железнодорожных катастрофах, о вере в загробную жизнь. Но существуют и другие методы, и мне бы хотелось затронуть один такой подход.
Мы перешли улицу.
– Я полагаю, Джек, что на свете есть два сорта людей. Убийцы и смертники. Большинство из нас – смертники. Мы не обладаем ни особым темпераментом, ни страстностью натуры, ни прочими качествами, необходимыми для того, чтобы стать убийцей. Мы не противимся смерти. Безропотно ложимся и умираем. Но представьте себе, каково это – быть убийцей. Вообразите, как возбуждает – теоретически – убийство человека, с которым вы столкнулись лицом к лицу. Если он умрет, вы будете жить. Убить его – значит получить кредит на жизнь. Чем больше людей вы убиваете, тем больший кредит у вас накапливается. Этим и объясняется огромное количество зверских убийств, войн, смертных казней.
