Дмитрий Струков - Столыпин. На пути к великой России
Естественно, чтобы уравновесить такую неспокойную и политизированную[799] Думу, Государственный совет понемногу начал праветь[800], блокируя радикальные и несвоевременные законодательные инициативы нижней палаты, которая не оставляла попыток перенаправить эволюцию третьеиюньской монархии на путь либерализма[801]. Впрочем, и через такую Думу царь продолжал обустройство страны. 6 апреля 1916 г. Николай II утверждает принятый депутатами долгожданный закон «О государственном подоходном налоге»[802]. В то же время, чтобы поставить обнаглевшую Думу на свое место, бюджет на 1914 г. фактически был утверждён правительством и опубликован не как закон, «одобренный Государственной думой и Государственным советом» (обычная в таких случаях формула), а как документ, подписанный императором и составленный «согласно постановлениям Государственной думы и Государственного совета». В саму же Думу правительство вносило незначительные законопроекты (в 1912–1914 гг. свыше 2 тысяч – т. н. «законодательная вермишель»), в то же время широко практикуя внедумское законодательство[803]. Таким образом, Дума становилась все более слабым помощником в деле укрепления третьеиюньской политической системы.
Согласно воспоминаниям Марии Федоровны, государь неоднократно писал ей, что «трагедия 1 сентября 1911 г. лишила Его того человека, который не только был самым верным и преданным России и Престолу, но и тем дальновидным государственным деятелем, который в 1909 г., во время конфликта с Австро-Венгрией из-за аннексии Боснии и Герцеговины, правильно указал, какие тяжелые последствия могут наступить для России в случае войны с центральными державами. Во время войны Государь и в личных разговорах, и в письмах к своей матери Государыне Марии Федоровне невольно касался больной для него мысли, что среди всех министров Он не видит и единого человека, могущего Ему заменить покойного Столыпина, для указания того пути, по которому можно было бы предотвратить надвигающуюся катастрофу. На другой день после отречения… Государь, делясь с матерью своими тяжелыми переживаниями, связанными с изменой всех тех, кто был близок к Престолу, в конце своего разговора сказал с глубоким убеждением, что П.А. Столыпин никогда не допустил бы того, что позволили себе все те, кого Государь с доверием приблизил во время войны»[804]. После отречения от престола Николай II запишет в дневнике: «Везде измена, трусость, обман». Над Россией наступало время Божьего Суда. Лишенный власти и оклеветанный молвой, как еще мог помочь государь своей обреченной Родине? Казалось, историческая битва проиграна, монархия пала, русский корабль разбит. Ничто не смогло уберечь страну: ни герои войны, ни жертва Столыпина, ни древние пророчества, предупреждавшие о печальном исходе. Что же тогда оставалось делать свергнутому царю? Бежать, искать пристанища на чужбине, поднять свой меч и броситься в последнюю битву? Царь и его семья избрали другой путь – путь унизительного плена и терпеливого ожидания собственного расстрела. Эта жертва, как и жертва Столыпина, не смогла изменить настоящее, не смогла изменить настроения и умы тогдашней обезумевшей от революции страны. Но она изменила будущее. Царь и Столыпин вновь возвращаются к нам, как возвращается и сама Россия. Как сможем мы ответить на этот небесный дар, зависит от каждого из нас.
Приложение
Письмо Николая II императрице Марии Федоровне от 10 сентября 1911 г. Севастополь
«Милая, дорогая мама. Наконец нахожу время написать тебе о нашем путешествии, которое было наполнено самыми разнообразными впечатлениями, и радостными и грустными… Я порядочно уставал, но все шло так хорошо, так гладко, подъем духа поддерживал бодрость, как 1-го вечером в театре произошло пакостное покушение на Столыпина. Ольга и Татьяна были со мною тогда, и мы только что вышли из ложи во время второго антракта, так как в театре было очень жарко. В это время мы услышали два звука, похожие на стук падающего предмета; я подумал, что сверху кому-нибудь свалился бинокль на голову, и вбежал в ложу.
Вправо от ложи я увидел кучу офицеров и людей, которые тащили кого-то, несколько дам кричало, а прямо против меня в партере стоял Столыпин. Он медленно повернулся лицом ко мне и благословил воздух левой рукой. Тут только я заметил, что он побледнел и что у него на кителе и на правой руке кровь. Он тихо сел в кресло и начал расстегивать китель. Фредерикс и проф. Рейн помогали ему. Ольга и Татьяна вошли за мною в ложу и увидели все, что произошло. Пока Столыпину помогали выйти из театра, в коридоре рядом с нашей комнатой происходил шум, там хотели покончить с убийцей, по-моему – к сожалению, полиция отбила его от публики и увела его в отдельное помещение для первого допроса. Все-таки он сильно помят и с двумя выбитыми зубами. Потом театр опять наполнился, был гимн, и я уехал с дочками в 11 час. Ты можешь себе представить с какими чувствами!
Аликс ничего не знала, и я ей рассказал о случившемся. Она приняла известие довольно спокойно. На Татьяну оно произвело сильное впечатление, она много плакала, и обе плохо спали. Бедный Столыпин сильно страдал в эту ночь, и ему часто впрыскивали морфий. На следующий день, 2 сентября, был великолепный парад войскам на месте окончания маневров – в 50 верстах от Киева, а вечером я уехал в гор. Овруч, на восстановление древнего собора Св. Василия XII века.
Вернулся в Киев 3 сентября вечером, заехал в лечебницу, где лежал Столыпин, видел жену, которая меня к нему не пустила. 4 сентября поехал в 1-ю Киевскую гимназию – она праздновала свой 100-летний юбилей. Осматривал с дочерьми военно-исторический и кустарный музей, а вечером пошел на пароходе “Головачев” в Чернигов. В реке было мало воды, ночью сидели на мели минут 10 и вследствие всего этого пришли в Чернигов на полтора часа позже. Это небольшой город, но так же красиво расположенный, как Киев. В нем два очень древних собора. Сделал смотр пехотному полку и 2000 потешных, был в Дворянском собрании, осмотрел музей и обошел крестьян всей губернии. Поспел на пароход к заходу солнца и поплыл вниз по течению.
6 сентября в 9 час. утра вернулся в Киев. Тут, на пристани, узнал от Коковцова о кончине Столыпина. Поехал прямо туда, при мне была отслужена панихида. Бедная вдова стояла как истукан и не могла плакать; братья ее и Веселкина находились при ней. В 11 час. мы вместе, т. е. Аликс, дети и я, уехали из Киева с трогательными проводами и порядком на улицах до конца. В вагоне для меня был полный отдых. Приехали сюда 7 сентября к дневному чаю. Стоял дивный теплый день. Радость огромная попасть снова на яхту! …блестящий вид судов и веселые молодецкие лица команд привели меня в восторг, такая разница с тем, что было недавно. Слава Богу!.. Тут я отдыхаю хорошо и сплю много, потому что в Киеве сна не хватало: поздно ложился и рано вставал»[805].
