Коллектив авторов - Гордость и предубеждения женщин Викторианской эпохи
Для того, чтобы попасть на воскресное богослужение, девочкам нужно было пройти больше двух миль. Приятная прогулка в хорошую погоду в дождь и в холод превращалась в испытание на выносливость. А так как в церкви было немногим теплее, то немудрено, что зимой после каждого визита в храм в лазарете принимали пополнение.
В июне 1825 года в Коуэн-Бридж началась эпидемия тифа, во время которой заразились и умерли две из сестер Бронте: Мария и Элизабет. На памятнике в Хоуорте добавилась новая эпитафия. «Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Матф. 18:3). Элизабет Гаскелл была уверена, что именно Марию описала Шарлотта в «Джейн Эйр» под именем Элен Бернс, оставив нам идеализированный образ старшей сестры, которую смутно помнила, но горячо любила.
Отец
Неизвестно, кем в ту пору представлялся двум оставшимся в живых девочкам отец: злодеем, который отправил их в ад, или спасителем, вернувшим их домой. Скорее всего, они простили ему невольную ошибку, простили то плохое, что с ними случилось, ради хорошего в настоящем.
Отношение к Патрику Бронте оставалось неоднозначным и у биографов сестер. Элизабет Гаскелл была к нему особенно сурова. «Мистер Бронте обычно изливал свой гнев не на людей, а на неодушевленные предметы, – пишет она. – Однажды из-за осложнения в ходе родов у жены он так разволновался, что схватил пилу и распилил все стулья в ее спальне, не обращая ни малейшего внимания на слезы и протесты миссис Бронте. В другой раз, осердясь, завязал узлом каминный коврик, сунул его в очаг на решетку и, поставив ноги на полочки для подогрева пищи, сидел среди удушливого дыма, изгнавшего из комнаты домашних, и подбрасывал уголь, пока все не сгорело…»
Она рассказывает, как однажды он, желая отучить детей от суетности, сжег их нарядные башмаки, подаренные тетей, а в другой раз разрезал на куски шелковое платье жены.
Перед нами вспыльчивый человек, боящийся своих эмоций, а потому склонный к эксцентричным поступкам. Пожалуй, эти обвинения могут иметь под собой основание, так как в текстах сестер тоже проскальзывает страх перед собственной эмоциональностью. Но эти идеи могли появиться не под влиянием отца, а под воздействием времени. Слова «сдержанность и самоограничение» можно было написать на знамени эпохи. И когда чувства слишком сильны, чтобы сдержать их усилием воли, их могли выражать в самых неожиданных формах.
Но вот что пишет Гаскелл об отношениях в семье: «Все три сестры попробовали свои силы в литературе, подписавшись вымышленными именами, равно пригодными и для мужчин, и для женщин, но сохранив при этом свои подлинные инициалы. У них вошло в привычку читать друг другу очередную порцию написанного. Отец знать ничего не знал об этом. Он даже не слышал о „Джейн Эйр“, хотя прошло три месяца после публикации, пока в один прекрасный день Шарлотта не пообещала сестрам за обедом, что сегодня перед вечерним чаем расскажет ему новость. Держа в руках завернутую книгу и вырезки с рецензиями, она вошла к нему в кабинет и сказала (я повторяю это точно так, как она мне рассказывала): „Отец, я написала книгу“. „Вот как, детка?“ – отозвался он, не поднимая глаз от чтения. „Я бы хотела, чтобы вы взглянули на нее“. – „Но ты же знаешь, я не одолею рукопись“. – „Это не рукопись, она напечатана“. – „Надеюсь, ты не позволила втянуть себя в излишние расходы?“ – „Скорей, напротив, книга принесет мне прибыль. Позвольте, я прочту вам несколько рецензий“. Она прочла, потом спросила, не хочет ли он прочесть и сам роман. Он разрешил оставить, сказав, что позже полистает. Но вечером он пригласил их к чаю и под конец сказал: „Дети, Шарлотта написала книгу; по-моему, получилось лучше, чем можно было ожидать“. До самых недавних пор он больше к этому не возвращался. Две другие дочери так и не решились сказать ему о своих сочинениях. Когда „Джейн Эйр“ была в зените славы, скоротечная чахотка унесла в могилу обеих сестер мисс Б. – они скончались без всякой медицинской помощи (не знаю, почему так получилось). Но мисс Б. сказала мне, что и она не станет обращаться к врачу и встретит смерть в полнейшем одиночестве, ведь у нее нет ни друзей, ни родственников, которые могли бы за ней ухаживать, а отец больше всего на свете страшится комнаты больного. Почти не сомневаюсь, что и она поражена чахоткой…»
Получается образ эгоистичного и равнодушного к своим детям человека. Но действительно ли Патрик Бронте был таким? Историки полагают, что миссис Гаскелл все же оказалась предвзятой и несколько сгустила краски. И опираются они при этом прежде всего на записи самих детей Бронте. Может быть, Патрик и не вникал глубоко в жизнь дочерей, но он щедро пускал их в свою жизнь.
Вот запись Шарлотты, сделанная в 1829 году (ей 13): «Я пишу это, сидя на кухне в доме священника в Хоуорте; Табби, служанка, моет посуду после завтрака, а Энн, моя младшая сестра (старшей была Мэри), влезла коленями на стул и рассматривает лепешки, которые испекла для нас Табби. Эмили в гостиной подметает ковер. Папа и Бренуэлл отправились в Кейли. Тетушка наверху в своей комнате, а я сижу за столом и пишу это на кухне. Кейли – маленький городок в четырех милях отсюда. Папа и Бренуэлл отправились за газетой „Лидс интеллидженсер“, превосходной газетой тори, редактирует ее мистер Вуд, а издатель – мистер Хеннеман. Мы выписываем две и читаем три газеты в неделю. Мы выписываем „Лидс интеллидженсер“ тори и „Лидс меркюри“ вигов, которую редактируют мистер Бейнс и его брат, зять и два его сына – Эдвард и Толбот. А читаем мы „Джона Булля“, тоже тори, но очень крайняя газета, очень воинственная. Нам ее одалживает мистер Драйвер, а также „Блэквудс мэгэзин“, самый отличный журнал, какой только есть…»
Сценка на хоуортской кухне встает перед нами как живая. Шарлотта вовлечена в круг домашних забот, но на свой детский лад интересуется и взрослой жизнью, разделяя политические взгляды отца, насколько она может их понять. Не случайно Бонапарт и герцог Веллингтон издавна были участниками их детских игр и персонажами их фантазий. Сама Гаскелл признает, что у Патрика Бронте «была привычка сообщать домашним те политические новости, которые могли быть им интересны, и, слушая его строгие и независимые мнения, они учились мыслить и рассуждать самостоятельно», и что семилетняя Мария частенько сидела в детской с газетой в руках и пересказывала брату и сестрам подробности парламентских сессий.
И вот в одну из «африканских историй» врываются политические события современной девочкам Англии. Шарлотта пишет о «школе на тысячу детей», которую они «воздвигли» на своем «острове Видения» и которая «превосходно управлялась» при помощи большой черной палки.
