Тим Скоренко - Легенды неизвестной Америки
Я отвела взгляд от газеты и поняла, что асфальта больше нет. Есть мостовая. Здание напротив почти не изменилось, только светящаяся вывеска харчевни сменилась деревянной. Людей на улице не было, стояла дикая, пронизывающая тишина, точно город вымер. Лишь ветер по-прежнему свистел в бумажных фонариках — они остались на своём месте.
Я встала и огляделась. Мне не было страшно. Скорее — странно. Удивление перевешивало все остальные чувства. Я сделала несколько шагов. Как назло, я была на высоком каблуке, он проваливался в щели между камнями мостовой. Туфли пришлось снять и положить в рюкзачок. Я шла босиком по улице по направлению к центру. Небоскрёбов не было видно — они пропали. Никакой дымки, как показывают в фантастических фильмах, никакого тумана. Просто пустой старинный город.
Потом появились звуки. Сначала — далёкий звон колокола, потом — выстрелы, тоже отдалённые. Затем — голоса, крики. Если бы я закрыла в тот миг глаза, город бы уже не казался пустым. Все шумы города звучали совершенно отчётливо, точно вокруг и в самом деле были люди. Но никого не было, пустота.
Мне стало страшно. Так бывает, когда ты сидишь один в пустой квартире и тебе вдруг кажется, что за спиной кто-то есть. Разум подсказывает, что никого быть не может, но ты всё равно оглядываешься, чтобы избавиться от собственного страха. Но ты никогда не думаешь о том, что будет, если ты оглянёшься — а там и в самом деле кто-то есть.
Я обернулась и увидела ребёнка. Он стоял посреди улицы и смотрел на меня. Мальчик лет пяти. Он был одет в порванную рубашонку и грязные полотняные штанишки. Я не сделала ни шага по направлению к нему, просто стояла и смотрела. Время, казалось, застыло между нами. Мальчик глядел на меня, не моргая, будто пластиковый пупс. Некрасивое сравнение, но именно так мне тогда подумалось.
Не знаю, сколько прошло времени, но внезапно тишина обрушилась. Так рушится даже не карточный домик, а, скорее, пирамида из монет, осыпается со звоном, тяжело, эффектно, и хрупкое равновесие нарушается окончательно.
Вокруг меня внезапно появились десятки людей. Они куда-то спешили, бежали, шли; в руках у них были корзины и котомки. Двери открывались и закрывались, звуки вдруг обрели свои источники, время потекло вперёд, а мальчика подхватила и унесла женщина лет тридцати. Я понимала, что нахожусь в декабре 1937 года; было довольно холодно. Но всё-таки мне казалось, что если я пойду вперёд, я пройду сквозь этих людей, точно они всего лишь призраки, точно всё это — только моё видение и ничего более.
Но моё заблуждение рассеял какой-то китаец, который грубо толкнул меня, проходя мимо, и ещё буркнул что-то неразборчивое. Я поняла, что провалилась в прошлое на самом деле. Или, по крайней мере, мой сон настолько реален, что его невозможно отличить от яви. «Если я умру тут, останусь ли я там?» — подумала я.
Выстрелы и крики приближались.
«Какое сегодня число?» — спросила я более или менее интеллигентно выглядящего китайца (он был одет в костюм европейского типа).
«Четырнадцатое», — ответил он.
Второй день резни. Самый, вероятно, страшный. Тринадцатого столица была только-только взята, эйфория и восторг переполняли японцев, и в основном они отмечали свой успех алкоголем. А вот на второй день им действительно захотелось крови, тем более что принц благословил уничтожение мирного населения. Их опьянила полная свобода. То, чего нельзя было делать на родине, можно было делать здесь.
Но всё равно поверить в произошедшее было крайне сложно. Поэтому я шла по улице, как турист, разглядывая дома, автомобили, людей. Кстати, автомобилей было довольно много, в основном, американских. Эмблему «Форда» я замечала на каждом втором.
Я шла, как ни странно, по направлению к шуму, к выстрелам. Страх ушёл куда-то в подкорку, его перебило любопытство. По поведению прохожих, по дыму, расстилающемуся над домами, было понятно, что в городе не всё ладно. Но того ужаса, о котором свидетельствовали очевидцы, пока что не наблюдалось. Просто где-то была война. Но ведь никогда не бывает, чтобы нигде не было войны, правда?
Первого мертвеца я увидела минут через десять. Мужчина лет сорока сидел, прислонившись к стене здания, и засохшая струйка крови изо рта пересекала его подбородок. Я подошла к нему, присела на корточки. Никто не обращал внимания ни на меня (и на мою странную одежду, кстати), ни на погибшего. Судя по всему, его застрелили около часа назад, вряд ли больше. Руку он прижимал к животу, пальцы были окровавлены.
Нет, не застрелили, поняла я. Призыв экономить патроны, нельзя забывать. Его закололи штыком. Вы можете спросить, а как же выстрелы на заднем плане? Ну, куда без выстрелов. Простого прохожего можно зарубить, но в городе всё-таки были и вооруженные китайские части, продолжавшие оказывать вялое сопротивление захватчикам.
Чем ближе я подходила к центру города, тем меньше встречалось обычных, спокойных людей. Более того, людей вообще почти не было: двери и ставни наглухо задраены, иногда в окнах, на которых ставней не было, появлялись испуганные глаза — и тут же исчезали в глубине комнаты.
А потом я встретила японцев. Они появились из-за поворота, человек пять. Я спряталась за угол дома и наблюдала за ними. За собой они волокли двух девушек, очень юных. Вероятно, поймали их на улице и искали более удобное место для удовлетворения собственных потребностей. Таким «удобным» местом им показалась стоящая посреди улицы телега с сеном. Один закричал что-то, указывая на телегу, остальные закивали. Одна девушка была без сознания, японец нёс её на плече. Вторую тянули за руку, она шла безвольно, точно кукла.
Её и уложили на телегу. Вряд ли она понимала, что с ней делают. Раздался треск разрываемой одежды. На неё взгромоздился один из солдат; он справился довольно быстро. Второй пыхтел дольше. Когда к измученному телу китаянки подошёл третий солдат, она внезапно очнулась и попыталась вырваться. Он сильно ударил её в лицо, похоже, оглушил, потому что больше она не шевелилась.
Та девушка, которая была без сознания с самого начала, просто валялась на земле рядом с телегой. Она начала приходить в себя, попыталась подняться на руках. Японцы заржали, один из солдат (который ещё не «приложился» к первой) прижал её к земле, разорвал одежду и стал насиловать. Она кричала от боли. Кажется, у неё пошла кровь — оттуда.
Когда мы видим сцену изнасилования в кино, мы воспринимаем её как поставленный эпизод, которого не было на самом деле. Он может быть неприятным, может вызывать отторжение, но мы не боимся, потому что знаем: это игра. На самом деле актрису никто и никогда не насиловал, она живёт в своём особняке в Майами и кормит по вечерам свою болонку. Так выходило и здесь: я смотрела кинофильм, не воспринимая происходящее как реальность. Китаянок насиловали перед моими глазами, а я была за экраном, мне ничего не угрожало. По крайней мере, ощущение создавалось именно такое.
