Александр Авдеенко - Наказание без преступления
Земляк сообщил, что на станцию с минуты на минуту должен прибыть комдив Песочин: будет проверять службу тыла и движение грузов, предназначенных для дивизии.
Вскоре появился и сам комдив. Высокий. Стройный. Мужественно-красивый. Суровое лицо. Уверенность и спокойствие.
Земляк представил меня комдиву с такой значительностью, будто я должен занять пост начальника штаба дивизии, а не командира минометного взвода. Комдив с отсутствующим видом пожал мне руку и, кажется, сразу же забыл о моем существовании.
— Петровна, не заваришь нам чайку? — обратился он к хозяйке.
— Заварила, товарищ полковник. И завтрак приготовила: ваши любимые вареники с творогом в топленом масле и со сметанкой.
Сейчас, в голод, вареники с творогом? Да еще в топленом масле и со сметаной?
Комдив снял черные, кожаные, на меху перчатки, сбросил шинель на теплой подкладке и, потирая руки, сел за стол, накрытый чистейшей белой скатертью.
Мельком взглянув на меня, указал на стул:
— Прошу!
Пригласил и заместителя, но тот отказался, сославшись на неотложные дела. Попросив разрешения удалиться, он ушел, быстро закрыв за собой дверь, чтобы не напустить в дом холода.
Завтракаем вдвоем. Лейтенант без году неделя и полковник, командир дивизии. Чувствую себя скованным по рукам и ногам. Нельзя вводить человека в заблуждение — надо рассказать свою историю: исключен оттуда и оттуда, проштемпелеван так и этак. Комдив должен узнать правду от меня, а не из бумаг в засургученном пакете.
— Товарищ полковник… — начинаю я и достаю пакет с личным делом.
— Ешьте, ешьте, лейтенант! Первым делом вареники, а все остальное потом.
Чревоугодничаю, но ни на мгновение не забываю, что предстоит рассказать. Трудное это дело — вслух вспоминать, как тебя распинали, сдирали кожу, и при этом признавать справедливость наказания.
Сумею ли достойно поведать, что со мной случилось? Будут ли меня слушать?
Люди чаще всего плохо понимают друг друга. И не потому, что недоверчивы от природы, — разного рода обстоятельства не позволяют им быть самими собой.
В засургученном пакете официальные бумаги. Не сомневаюсь, что меня расписали таким, сяким и этаким, мазаным и перемазанным. Комдив Песочин обязан считаться с тем, что сказано в документах, а не с тем, что услышит от меня. Мертвая бумага таит в себе большую силу, чем живой человек. Такова реальная действительность.
Покончив с варениками и принимаясь за чай, комдив спрашивает:
— Какое военное училище закончили?
— Пермское. На скорую руку созданное в Красных казармах.
— Преподаватели были хорошие?
— Неплохие. Во всяком случае, воевать научили.
— Смелое заявление. — Комдив засмеялся. — Воевать по-настоящему можно научиться только на поле боя. Весной сорокового я считал себя подготовленным военачальником, а война показала, что переоценил себя. В Сталинграде за три месяца боев нашей дивизии на улицах города, в домах и во дворах мы получили столько всего, чего не могла дать никакая военная академия.
Отодвинув стакан с чаем, комдив поднялся. Вскочил и я.
— В моей машине найдется место и для вас. Довезу до места назначения. Штаб дивизии располагается в поселке Плоском, а полки — в окрестных деревнях. Подождите меня здесь, пока я закончу дела с тыловиками.
Оделся и ушел. А я пью чай, смотрю на засургученный пакет и жалею, что не сумел, не успел выговориться; Не обернется ли это худом? Впрочем, чего бояться? Дальше фронта не пошлют, меньше минометного взвода не дадут.
Вскоре комдив вернулся. Приказным тоном бросил:
— Поехали!
Дорога пробита бульдозером в северных снегах. На обочинах слева и справа высоченные сугробы. Через полчаса, может быть, и того меньше, подъехали к старой, без крестов церкви. В ней расположен штаб 131-й дивизии. Комдив выходит из машины и дает знак, чтобы я следовал за ним. В церковном притворе крошечный кабинетик комдива. Стол, две табуретки. Зарешеченное окно.
— Садитесь! Здесь и начнем наш официальный разговор.
Я сел и положил на стол пакет. Комдив взял его, подержал в руках, как бы взвешивая, и раздумчиво сказал:
— Нетрудно догадаться, что тут написано. Знаю, как делаются такие дела. Да и сам побывал в вашей шкуре, на волосок был от гибели. И потому склонен больше верить самому себе, а не чужому сочинению.
Все еще не вскрывая пакета, глядя мне в глаза, комдив сказал:
— Скажите, кем вы сейчас себя чувствуете? Минометчиком или писателем?
— Я чувствовал себя советским писателем даже в ту минуту, когда расставался с билетом члена Союза писателей. И теперь чувствую себя писателем.
Комдив пристукнул по столу кулаком.
— Я так и думал! В свое время я познакомился с вашей первой книгой. С тех пор составил о вас твердое мнение, которого и сейчас придерживаюсь. И потому скажу все, что думаю. Уверен, что вы будете гораздо полезнее для фронта в качестве писателя, а не командира минометного взвода. Кстати, в боевых условиях минометчик живет в среднем, как показал опыт обороны Сталинграда, менее двух недель. И писатель, конечно, уязвим для пуль, но все-таки не так, как минометчик. Писатели Симонов, Гроссман прошли через Сталинград и остались живы, написали великолепные очерки о битве на Волге. Короче говоря, товарищ лейтенант, мое решение такое: командовать минометным взводом я вас не пошлю. Как только попадем на фронт, начнем воевать, прикомандирую вас к дивизионной газете военным корреспондентом. А пока, до фронта, будете состоять при штабе дивизии, как бы моим личным порученцем. Вот и все. Устраивайтесь на квартиру. Нет, еще один вопрос. Вы женаты?
— Да, имею пятилетнего сына.
— Жена, семья, конечно, эвакуирована?
— Да. Живет на Урале, в Перми.
— Бедствует?
— Как все солдатки.
— Больше вопросов нет.
Комдив разорвал конверт, пробежал глазами написанные в нем бумаги, усмехнулся и ничего не сказал.
Поселили меня в теплом бревенчатом доме, стоящем на краю поселка, на опушке заснеженного леса. Выдали новенький белый полушубок, валенки, суконные галифе, гимнастерку, овчинную безрукавку, хромовые сапоги, ушанку и кобуру с пистолетом и запасной обоймой. Оружие… Доверили!
А на другой день вызвал к себе комдив и, ничего не говоря, вручил бумагу с коротким, напечатанным на машинке текстом, с круглой печатью, с номером воинской части и с подписью ее командира. Это был так называемый «вызов». В нем сказано, что моя жена такая-то с сыном, эвакуированная из Москвы на Урал, направляется в населенный пункт Плоское по месту службы мужа. На основании этого документа Люба сможет получить пропуск в милиции города Перми и приехать ко мне. Неделю — другую поживем вместе под вологодской крышей, прежде чем надолго, может быть и навсегда, расстаться.
