Александра Толстая - ДОЧЬ
Доктор Арсеньев, председатель кредитного товарищества, привлекался к ответственности как местный вредитель, умышленно срывающий посевную кампанию в то самое время, когда правительство вело борьбу с кулачеством и контрреволюционными элементами в деревнях, стараясь убедить крестьян переходить в коллективы, где они могли бы производить достаточно зерна не только для себя, но и для социалистического правительства. Доктор Арсеньев должен быть немилосердно наказан, как бывший помещик, дворянин, который, пользуясь темнотой необразованных масс, старался пролезть в советские учреждения и их разрушить.
Что же касается двух других обвиняемых — членов правления кредитного товарищества, — то они также являются типичными представителями кулаков с их вредительской психологией, стремящейся сорвать и аннулировать всю плодотворную деятельность компартии в деревнях. — Так формулировалось обвинение.
Один из свидетелей доказывал, что доктор не обращал никакого внимания на правительственные циркуляры и не давал никаких отчетов губземотделу о деятельности кредитного товарищества. Чиновник из губземотдела подтвердил показание этого свидетеля.
— Я видел такую бумагу на столе председателя, — сказал он, — но председатель даже не потрудился показать ее мне, что он обязан был сделать.
— Разрешите спросить, какой вид был у той бумаги, о которой вы говорите? — спросил Арсеньев.
— Это была небольшая бумага, сложенная вчетверо.
— Может быть, вот эта? — спросил доктор, вынимая бумагу из портфеля.
— Да, да эта самая!
— Я прошу ее огласить! — сказал доктор, подавая бумагу председателю.
— А какое это имеет значение?..
— Это имеет большое значение, — настаивал доктор, — эта бумага — заказ на семена овса. Я никогда не скрывал ни одного циркуляра от местных властей…
— Поговорим об этом позднее, — перебил председатель и поспешно сунул бумагу в свой портфель.
Следующим свидетелем вызвали вдову, не получившую вовремя кредита.
— Что вы имеете заявить по этому делу, гражданка?
— Что заявить? Безграмотная я вдова… всякий может меня обидеть, обойти вдову несчастную.
Было совершенно ясно, что заранее принято решение осудить правление кредитного товарищества. Все вело к тому.
Во время перерыва, когда я вышла во двор подышать чистым воздухом, крестьяне окружили меня.
— Александра Львовна, Александра Львовна, поговорить с вами хотим.
Я пыталась отойти, но они всей толпой окружили меня.
— Что они дурного сделали? За что их судят? Поговорите с судьями, ведь лучшего председателя у нас не было. Скажи им!
Они кричали в страшном волнении, перебивая друг друга, напирали на меня.
— Друзья мои, — сказала я, со страхом оглядываясь кругом, — не губите ни себя, ни меня! Пожалуйста, отойдите. Вы не представляете себе, в какой мы опасности! Если партийцы увидят, что вы разговариваете со мной, они сейчас же обвинят меня в заговоре против правительства. Подите, поговорите сами с председателем суда!
Крестьяне меня поняли и отошли. Мне было противно, грустно и обидно. Я почти всех их знала с детства. С некоторыми мы вместе выросли, другие состарились на моих глазах, со многими мы были друзьями и на ты. А теперь я не могла даже поговорить с ними.
Председатель вышел на крыльцо с небольшой группой коммунистов и курил. Крестьяне подошли к нему, и, перебивая друг друга, говорили ему что–то. Я только уловила несколько слов: «Хороший человек… Нам лучше не надо… Справедливый, всем старается помочь». И вдруг громко раздался молодой звонкий голос: «Это все комсомольская ячейка мутит! Уберите вы этих бездельников из Ясной Поляны, не нужны они нам!»
Поднялся крик, шум, напрасно председатель суда старался успокоить крестьян, и вдруг, заглушая всех, прозвучал крикливый, громкий голос:
— Товарищи! Не комсомольская ячейка, а Толстая агитирует против партии!
Опять загудела толпа, никто не слушал председателя. Неожиданно из Народного дома выскочил секретарь комсомольской ячейки.
— Я все слышал, товарищи, — заорал он не своим голосом, — я все знаю! Толстая вооружает крестьян против советского правительства. Товарищи! Когда мы наконец избавимся от этих буржуев?! Долой вредителей! Долой врагов народа и пролетариата!
Опять загудела толпа. Тщетно старался председатель ее успокоить. Дело пришлось отложить и перевести его в тульский окружной суд. А я в ту же ночь выехала в Москву к Калинину.
— А выг небось, не знаете, Александра Львовна, кто эти судьи–то были? — спросил меня знакомый крестьянин, когда суд уехал. — Про председателя я ничего не скажу, не знаю — тульский он, а двое других — здешние. Вот тот, кто слева сидел, высокий, костлявый с длинным носом, несколько лет тому назад за убийство жены судился. А второй, что справа сидел, чернявый, тот, что узкие глазки щурил и ухмылялся, когда доктор говорил, — этот уж два раза сам под судом был, первый раз за то, что девчонку изнасиловал, а второй раз за то, что заключенных пытал. Нализался и пьяный вывел их на мороз во двор и стал их из шланга поливать. Едва выжили.
Не знаю, исполнил ли Калинин мою просьбу и центр повлиял на решение суда, но доктора Арсеньева и двух других членов правления условно приговорили к трем годам тюремного заключения.
Глубокой иронией звучали слова адвоката, защищавшего Арсеньева:
— Граждане судьи! — заключил ой свою речь. — По–видимому, доктор Арсеньев не может угодить ни одному правительству. Царское правительство преследовало его за либеральные идеи; советское правительство преследует его за контрреволюционную деятельность. Он никак не может попасть в тон, как певец с хронической простудой!
НАЧАЛО СТАЛИНСКОЙ ПОЛИТИКИ
Злостные придирки коммунистов, ревизии в школах и музее продолжались главным образом со стороны местных властей. Приходилось ездить в губисполком и в Москву, давая объяснения и прося защиты. Неожиданные налеты партийцев нагоняли страх на всех сотрудников, мешали работать.
Иногда совершенно неожиданно под вечер приезжала группа большевиков из губпарткома. Они привозили с собой пряники, конфеты для детей, подарки и советскую пропагандную литературу.
Усилилась антирелигиозная пропаганда, детей священников выгоняли из школ, установили шестидневную неделю с тем, чтобы ученики посещали школу и в воскресенье. Не исключалось и пасхальное воскресенье. Коммунисты требовали, чтобы в этот день школы были открыты. Я отказывалась исполнить требование партийцев. Комсомольская ячейка нажимала.
Машка оказалась между двух огней. Она не хотела огорчать крестьян — родителей детей, — настаивая на требованиях партийцев, и не хотела выступать против меня. С другой стороны, она боялась, что ей попадет по партийной линии. Прислали коммуниста из Тулы. Он долго говорил со мной, требуя, чтобы учителя давали уроки в пасхальное воскресенье. После долгих разговоров он, наконец, согласился собрать всех учителей и решить вопрос общим голосованием.
