Ян Веннер - Великие интервью журнала Rolling Stone за 40 лет
В песне «Serve the Servants» вы поете «I tried hard to have a father / But instead I had a dad» («Я очень старался, чтобы у меня был отец, / Но вместо отца у меня был папаня»). Вы думаете, что сделали те же ошибки, что делал ваш отец в вашем возрасте?
– Нет. Меня совсем это не волнует. Мы с отцом совершенно разные люди. Я знаю, что способен на проявление гораздо более сильной любви по сравнению со своим отцом. Даже если бы я и Кортни развелись, я бы никогда не позволил себе показать ей, что между нами витает что-то недоброе. Такое может надломить подростка, но такое случается, когда родители не очень умны.
Не думаю, что мы с Кортни настолько испорчены. Нам с ней всю жизнь недоставало любви, а мы так в ней нуждаемся, и если у нас есть какая-то цель, так это дать Фрэнсис[213] всю любовь, на какую мы способны, всю поддержку, на какую мы способны. Это единственная вещь, которая, я знаю, не может окончиться ничем плохим.
Думаете ли вы о том, что когда-нибудь Nirvana не станет и вам придется работать одному?
– Не думаю, что я когда-либо организую соло-проект Курта Кобейна. И мне хотелось бы работать с людьми, которые делают нечто полностью, совершенно отличное от того, что сейчас делаю я. Что-то совершенно иное, старик.
Это не сулит ничего хорошего для будущего Nirvana и той музыки, которую вы вместе исполняете.
– Вот на что я все время намекал во время нашего интервью. Что мы почти выдохлись. Дошли до точки, где сочинения повторяются. Нет ничего, к чему бы мы двигались, ничего, к чему бы мы стремились.
Мы переживали лучшие времена, когда выпустили альбом Nevermind и когда отправились в турне по Америке, во время которого играли в клубах. Пластинки полностью разошлись, и запись была потрясающая, в воздухе витало чувство грандиозного успеха, такой всплеск энергии. Происходило нечто совершенно необычное.
Вообще-то мне неприятно говорить об этом, но думаю, что, если мы не начнем экспериментировать, группы хватит не больше чем на пару альбомов. То есть будем смотреть правде в глаза. Когда одни и те же люди заняты совместной работой, они достигают предела. Меня действительно интересует освоение каких-то новых вещей, и я знаю, что Криса и Дэйва – тоже. Но не знаю, можем ли мы делать это вместе. Мне не хочется выпускать еще одну пластинку, которая бы звучала, как последние три.
Я знаю, что мы собираемся выпустить по крайней мере еще одну пластинку, и я отлично представляю, как она будет звучать: со светлой грустью, акустично, наподобие последнего альбома группы R.E.M. Если бы мне удалось написать хотя бы пару таких же песен, какие написали они… Не знаю, как им удается то, что они делают. Боже, они самые великие. Они воспринимают свой успех, как святые, и продолжают писать великую музыку.
Вот чего бы я действительно ожидал от нашей группы. Потому что мы застряли в такой рутине. К нам приклеился ярлык. Что такое R.E.M.? Колледж-рок? Это совсем не подходит. «Гранж» – такое же цепкое понятие, как «новая волна». Мы не в силах из этого выбраться. Это надо преодолеть. Надо воспользоваться случаем и надеяться, что или вас примет совершенно иная аудитория, или прежняя аудитория будет расти вместе с вами.
А что, если молодежь просто скажет: «Нам это не нравится, проваливайте»?
– О! (Смеется.) Ну и черт с ними.
Кортни Лав
Интервьюер Дэвид Фрике
15 декабря 1994 года
После всего, что случилось с вами в этом году, вам кажется странным – или правильным, – что вы сейчас находитесь в турне, исполняя рок-н-ролл?
– Все легче, чем сидеть дома. Предпочитаю выступать. Мне бы хотелось думать, что я не слышу голосов сочувствия и единственное, что могу делать, это доказывать, что то, чем я владею, реально. Это и было задачей альбома Live Through This[214].
Мне это кажется нормальным. Просто идти шаг за шагом. Я не думаю обо всем случившемся все время. Даже не знаю, надо ли мне думать об этом – или не надо – и что мне вообще надо делать. Нет такого свода правил или руководства, которые подсказали бы мне, что делать.
Что царит у вас в душе, когда вы выходите на сцену?
– Когда прожекторы светят голубым и когда их передо мною два, то часто они напоминают мне глаза Курта. Такое постоянно случается. Так бывало со мной, когда я занималась стриптизом. У меня был друг, который умер, и у него были глаза цвета лаванды. Бывали такие прожекторы, и я видела его глаза, когда появлялись большие лиловые прожекторы.
Вот так. Энергия переходит в меня. Я знаю, что где бы он ни был – что бы ни осталось, будь то часть одного безличного божества или что иное, – его энергия концентрируется на мне и на Фрэнсис. И она концентрируется на причине и следствии того, что он оставил миру.
Вы чувствуете себя уязвимой перед аудиторией, особенно сейчас?
– Я согласна с той теорией, что образ, в котором люди предстают на сцене, это их полная противоположность. Так было с Куртом. В конце концов, его самая большая жизненная проблема заключалась в невозможности сказать: «Черт с вами!» «Черт с тобой, Кортни! Черт с тобой, Gold Mountain[215]! Черт с тобой, Geffen! – а я буду делать то, что мне угодно».
Я же говорю: «Не связывайтесь со мной». В реальной жизни, реальной, реальной жизни я сверхчувствительна. Но окружающие склонны думать, что мне все нипочем, потому что я веду себя так, как будто мне все нипочем.
Прошел почти целый год, как я интервьюировал Курта. Тогда он сказал мне, что был счастливее, чем когда бы то ни было. И, честно говоря, я ему поверил.
– Вероятно, так и было – в тот момент. Но в целом все было так: «Я жив лишь потому, что есть Фрэнсис и ты». Просмотрите другие его интервью в одном лишь вашем журнале. В каждом из них он говорит, что башню у него срывает.
Он принес пушку в больницу на другой день после рождения нашей дочери. Следующим утром он собирался на музыкальный фестиваль в Рединг. У меня было чувство: «Я буду первой. Я не могу позволить тебе сделать это первым. Я буду первой». Я собрала волю в кулак. И я чувствовала то, о чем говорится в «Списке Шиндлера»: я никогда не узнаю, что со мной случится. А как же Фрэнсис? С чем ей придется жить? «О, твои родители умерли на другой день после твоего рождения».
Я просто начала его отговаривать. А он сказал: «Черт с тобой, нельзя пойти на попятный. Я это совершу». Но я заставила его отдать мне пушку и попросила Эрика[216] ее унести. Не знаю, что он с ней сделал. Потом Курт пошел в другую палату; к нему пришла какая-то наркодилерша. В больнице Курт чуть не умер. Она сказала, что никогда не видела никого такого, мертвого. Я сказала: «Почему вы не позвали медсестру? Здесь полно медсестер».
