Николай Байбаков. Последний сталинский нарком - Выжутович Валерий Викторович

Байбаков часто сопровождал Косыгина в поездках по стране. Это было не протокольное сопровождение в составе свиты. Нет, Косыгин брал собой Байбакова всякий раз, когда он требовался ему как специалист, например как коренной нефтяник. Самотлор, Нефтеюганск, Надым, Уренгой — по этим адресам Косыгина «доставлял» Байбаков. Однажды их вертолет приземлился неподалеку от разведочной буровой. Идти до нее предстояло метров двести. А день был морозный, ветреный. Пока дошли, обморозились. «Взглянув на Алексея Николаевича, я увидел белое пятно на его щеке и посоветовал растереть его снегом, — вспоминал Байбаков. — Он, в свою очередь, посмотрел на меня и пальцем показал на мои белые уши. Смеясь и морщась, мы растерлись снегом. Уши мне жгло, как кипятком. За обедом в столовой мы продолжали посматривать друг на друга, улыбались, указывая: он мне — на уши, я ему — на щеки, которые в тепле из белых стали огненно-красными. До того доверчиво и открыто смеялся Алексей Николаевич, что невольно думалось: “Какой хороший человек рядом!”»

С председателем Госплана Косыгин летал и на угольные разрезы. Там, помимо Байбакова, премьера сопровождал заместитель министра угольной промышленности Щадов. Вертолет приземлился недалеко от Назаровского разреза. Щадов показал на новый экскаватор. Осмотрели его. Щадов посетовал, что даже у этой мощной техники не хватает параметров, чтобы сразу формировать отвал.

— А в Америке?

— Там делают экскаватор под конкретные условия, а у нас сначала собирают машину, а потом думают, где ее использовать. Здесь хорошо работал бы экскаватор с ковшом на 80 кубов и стрелой на 120 метров.

— Сколько весит машина?

— Одиннадцать тысяч тонн.

— А в Америке?

— Там легче, там сталь другая, качественная. У них ковши легче, двадцать кубов на этом выигрывают. Легче канаты.

— Николай, как же так? — обратился премьер к Байбакову. — Неужели мы не можем дать для горного машиностроения качественный металл?

Байбаков отмечал осмотрительность, присущую Косыгину.

«В начале 70-х годов, — вспоминал Байбаков, — я получил указание ЦК КПСС подготовить проект совместного постановления ЦК и Совмина о широкой программе производства искусственного белка из парафинов нефти (БВК) для животноводства и птицеводства. Как известно, проблема обеспечения кормами, обогащенными искусственными белками, еще окончательно не решена. Несбалансированность кормов по белку и аминокислотам приводит к тому, что ежегодно перерасходуются миллионы тонн зерна, а время откорма возрастает на 30–40 процентов. А ведь увеличение продуктов питания, содержащих полноценный белок, должно базироваться на развитом птицеводстве и скотоводстве».

И вот министерства, которые должны были создать мощности по производству БВК, представили свои предложения. Академия наук и Минздрав СССР доложили о безвредности его использования. На основании этих данных Госплан подготовил проект постановления. Все члены Политбюро, кроме Косыгина, высказались за проект. Предсовмина счел его преждевременным. По его мнению, БВК из нефтяных парафинов все-таки не прошел всестороннего испытания, досконально не установлена его безвредность, и для подведения итогов этой работы потребуется не один год. «Председатель Совета Министров против, Политбюро — за. Решение принято, — пишет Байбаков. — Началось строительство цехов для выпуска кормового белка. В мясных рядах, несмотря на обещания скорого изобилия, граждане больших перемен не увидели. А вот в ветерке, который тянул с заводов, быстро почувствовали что-то нехорошее. Посыпались жалобы на плохое самочувствие, бронхиальную астму, аллергию. Болели взрослые и — чаще — дети. Прав оказался Косыгин в своих опасениях».

Байбаков служил Косыгину надежной опорой в аппаратных схватках. Когда было нужно, сам подставлял плечо, не дожидаясь, когда шеф его об этом попросит. Но вот какое признание на закате жизни Байбаков сделал бывшему госплановцу Владимиру Коссову: «Мы с Алексеем были друзьями. Бывало, он опасался какой-то вопрос ставить на Политбюро. Тогда я ему говорил: Алексей, я этот вопрос на Политбюро подниму, а ты меня поддержи. И часто случалось так, что я начинал вопрос, а он молчал. Видимо, опасным считал для себя в это дело встревать».

В тандеме с Косыгиным Байбаков проработал пятнадцать лет. «При мне, — вспоминал он, — не раз обсуждались очень острые проблемы развития государства, в том числе внешнеэкономических связей. И всегда Косыгин вдумчиво вникал во все вопросы, советовался со специалистами и прежде, чем поставить подпись, взвешивал все “за” и “против”. Он не раз говорил мне:

— Ты, председатель Госплана, до принятия решения взвесь все позитивные и негативные стороны дела. Ошибка директора предприятия может обойтись государству в тысячи рублей, ошибка министра — в миллионы, оплошность же председателя Госплана или Совмина — в миллиарды рублей».

Косыгин собирал совещания в Совете министров. На них приходили референты, консультанты, начальники отделов. По ходу дела Косыгин задавал множество вопросов. «Вы точно знаете?» — обычно спрашивал он министра или его заместителя, искоса взглянув на него цепким взглядом. К тем, кто не был готов сразу дать четкий, вразумительный ответ, но обещал узнать, а затем и доложить обо всем ему, Косыгин относился сдержанно и терпимо. Однако он жестко выражал свое недовольство, если перед ним «финтили», изворачивались, стараясь скрыть свою неосведомленность. «Но я не помню ни одного случая, чтобы Косыгин был грубым, предвзято настроенным, тем более, чтобы оскорбил кого-то, — рассказывает Байбаков. — <…> Люди, близко знавшие Алексея Николаевича, отмечали его некоторую суховатость, а я бы сказал, сдержанность в отношениях с людьми, что отличало его от иных руководителей. Он никогда не кричал, не стучал кулаком по столу».

Последнее утверждение — об исключительной сдержанности Косыгина — отнесем на счет простительной забывчивости пожилого мемуариста. Помощник генерального секретаря Александров-Агентов вспоминал, как на заседании Политбюро Косыгин, недовольный докладом Байбакова, истерически кричал на председателя Госплана: «Что вы тут развизжались, как старая баба?!» Вообще к концу жизни Косыгин стал раздражительным и нетерпимым.

Тандем Косыгин — Байбаков не нравился генсеку, вызывал у него настороженность.

«Бывая вместе с Алексеем Николаевичем на заседаниях у Брежнева, я замечал, что Леонид Ильич бросает на меня выразительный взгляд, как на “косыгинца”, — рассказывает Байбаков. — Я и в кабинете у Генсека не скрывал, что мне нравится, как твердо и прямо отстаивал Косыгин свои мысли и решения, как остро и неожиданно он реагирует на каверзные вопросы. Брежнев, уже отяжелевший и привыкший к славословию, слушал его вполуха, ревниво поглядывал на своих прирученных соратников и хмурился, когда видел внимательно слушающего. Всем здесь было понятно, что Брежнев, а не Косыгин “хозяин страны”, что Косыгин у него не в особой чести, поэтому нередко обсуждали крупномасштабные косыгинские выступления поверхностно и бегло. Вспоминаю, что после подобных заседаний Косыгина буквально трясло от возмущения, от того, как непродуманно и поспешно принималось решение по той или иной важной проблеме. Но, увы, один, без поддержки всемогущего Политбюро, Алексей Николаевич практически ничего не мог сделать по ряду актуальных вопросов. Брежнев все больше и больше отстранялся от рассмотрения планов и государственных программ, — то ли ему было скучно, то ли силы начали сдавать. Скорее, не понимая всей сути дел, он завидовал уму Косыгина, его знаниям и подлинному авторитету. Между ними возникла незримая, психологическая напряженность, которая все нарастала, хотя внешне это особо не проявлялось».

Байбаков вспоминает происшествие, едва не стоившее Косыгину жизни. Как-то летом 1976 года на даче в Архангельском премьер решил проплыть на лодке по Москве-реке, и с ним случился солнечный удар. Косыгин потерял сознание, лодка перевернулась, но его успели спасти. Потом — два месяца в больнице и санатории.