К Акула - Боем живет истребитель
С нами рядом базировался мой бывший 164-й полк. И, конечно, радость по поводу взятия Вены мы разделили с его летчиками, техниками, механиками. Всеобщий любимец Ваня Калишенко тут же растянул мехи своей гармони, и полилась над летным полем волшебная мелодия венского вальса. Начались танцы, которым очень обрадовались наши девчонки - в последнее время мы не баловали их веселыми вечерами, не до этого было.
В полку митинг. Зачитан приказ о поощрении отличившихся в боях за Вену и благодарственные письма, отправляемые на Родину командованием. Послано такое письмо и моим родителям на Волгу. В нем сообщалось, что меня представили к званию дважды Героя Советского Союза. "Как будут счастливы отец и мать!"-подумал я. Давно не видел, их, соскучился, истосковался по ним и по Маше. Одно утешало - скоро войне конец.
Благодарственное письмо, отпечатанное на машинке, за подписью Онуфриенко, Якубовского, Резникова, Прожеева я и сейчас бережно храню. Это последний дорогой для меня документ, подписанный Григорием Денисовичем Онуфриенко.
Случилось то, чего никто не ожидал...
Кравцов, Якубовский и я обратились к Онуфриенко с просьбой разрешить нам съездить в Вену. День был пасмурный, но теплый, вылетов, кроме как на разведку, не намечалось. Командир полка сказал:
- Хорошо, вы это заслужили. Поеду и я с вами.
На трофейном "хорьхе" за двадцать минут добрались до Вены. Прокатились по ее улицам, прошлись пешком. Город еще дымился, было много руин. Затем побывали в нашей комендатуре.
На этом осмотр Вены закончился. Мы затратили на него всего три часа. Но в полку ждал нас разгневанный командир дивизии подполковник Ф. С. Шаталин. Он сразу наговорил Онуфриенко немало обидных слов и в нашем присутствии объявил, что за самовольное оставление полка отстраняет его от командования.
Мы не поверили своим ушам. Думали, что комдив, отойдя, откажется от столь скоропалительного решения. Однако вскоре Онуфриенко оставил полк.
Тяжким было прощание с Онуфриенко. А для меня - особенно. Расставаясь, мы крепко обнялись и расцеловались.
- Держись, Скоморох, война кончается, но впереди у нас еще много дел, сказал он, и я вновь подивился его оптимизму и крепости духа.
- Прощай, отец Онуфрий, спасибо тебе за все... за все...
После ухода Онуфриенко полк как будто осиротел. Кто мог заменить нам "отца Онуфрия", с которым мы прошли самые трудные версты войны?
...Враг появляется в небе редко и только большими группами. Мы добились разрешения на свободную охоту - искать и бить противника в тылу, на его аэродромах. И вот с Горьковым отправились в такой полет. По пути заметили вражеский аэродром. Один самолет подожгли на стоянке, второй - на разбеге. Пошли на другой аэродром. Применяем хитрый прием: на бреющем подходим к летному полю, делаем крутую горку, потом выходим как бы на петлю - и прицельно бьем по крестоносным машинам. Один заход, второй. Вдруг видим - вокруг нас "мессершмитты".
Увеличиваем интервал и, отбиваясь, отходим, всячески уклоняясь от снарядных трасс.
- Горкин, как с горючим? - спрашиваю.
- На пределе.
Ну что ж, ничего не поделаешь, надо выходить из боя. Затяжеляю винт, полный газ - и камнем бросаюсь вниз. Горьков за мной. У самой земли переходим на бреющий. А "мессеры", немного поотстав, продолжают преследование. Выскочили к Дунаю, идем, почти касаясь винтами волн. Вижу, пара "мессеров" пристраивается к Горькову. Развернулся, дал очередь - отстали.
К Вене подошли - бензин на нуле. Но все-таки дотянули до аэродрома. У Горькова мотор остановился на планировании, у меня - при заруливании.
Вылезли мы из кабин и неожиданно громко рассмеялись. Это была своеобразная разрядка после столь длительного состояния напряженности, вызванного и уходом Онуфриенко, и неудачей в последнем вылете: ведь в самом конце войны чуть не сложили крылья...
Через день представилась возможность взять реванш. Шестеркой вылетели на прикрытие войск. С земли нас предупредили: впереди до двадцати пяти "фоккеров".
Пока все идет нормально, вдруг слышу голос Бутенко, летчика из соседней эскадрильи Якубовского, с которым сейчас действуем вместе.
- Вижу "фоккеров", атакую!
Горьков ему внушает:
- Не лезь поперед батьки в пекло...
Я передаю:
- Бутенко, займи свое место в строю!
Вот ведь - один полк, соседние эскадрильи, вместе летаем, а порядки разные. Из моих подчиненных никто не рискнул бы в подобной ситуации действовать по своему усмотрению, как Бутенко. В групповом бою успех обеспечивает прежде всего железная дисциплина строя.
Бутенко занял свое место выше группы. Я крутым левым разворотом приблизился к цели и короткой очередью свалил стервятника на землю. Ребята взяли в оборот остальных. Летчик сбитого самолета выбросился на парашюте, его взяли в плен. Оказался он инструктором высшей школы воздушного боя.
Наша эскадрилья пополнилась новичками - младшими лейтенантами Алексеем Бесединым, Николаем Бобковым, Дмитрием Сохой. Крепкие, задорные, рвущиеся в бой ребята. В запасных полках они истомились по настоящему делу. Но боевого опыта у них мало. Надо подучить.
За нами - "старожилами" - громадный боевой путь. Кавказ, Кубань, Белгород, Днепр, Кишинев, Бухарест, Белград, Будапешт, Вена...
Собрав эскадрилью, и рассказал новичкам о каждом из наших летчиков, о том, кто, где, когда и чем отличился, за что получил боевые награды. О том, что превыше всего мы ценим скромность, честность, взаимовыручку, мужество и мастерство. Вспомнил о самых памятных воздушных боях. Новички слушали затаив дыхание. О чем они думали? О том, что самое важное и интересное уже стало историей? Или мысленно прикидывали, долго ли еще придется добивать Гитлера, успеют ли проявить себя?
Прежде чем взять их с собой на задание, к каждому прикрепили надежных, умелых летчиков: к Беседину- Горькова, к Бобкову - Калашонка. Над Сохой шефство взял я.
Учили их технике пилотирования, приемам воздушного боя прямо над аэродромом, а затем стали осторожно вводить в бой: мы не простили бы себе, если бы сейчас, под конец войны, потеряли хоть одного из молодых. Волнующими для меня были полеты с новичками над Альпами - все здесь живо напоминало Адлер, Кавказские горы. Я как бы заново переживал свою боевую молодость. Перед глазами вставали мои учителя - Микитченко, Евтодиенко, боевые друзья Шахбазян, Лаптев, Девкин, Мартынов, Липатов...
Всем нам - и учителям, и ученикам - тогда было во сто крат труднее. Настоящей науки боя ведь почти никто не знал.
Сейчас совсем иное дело. И наши молодые это чувствуют - не так волнуются, знают: и научим, и защитим.
Каждый из нас щедро делился с новичками всем, что знал и умел, раскрывал им свои "секреты".
