Александр Жолковский - Звезды и немного нервно: Мемуарные виньетки
Патриотизм патриотизмом, но какой же русский не любит заграничной езды? Ее приглашают на конференции (иногда она сама себя приглашает), билеты оплачивает та или иная сторона, а вместо дорогого отеля гостей часто расселяют по хозяевам. Дело обычное, особенно в случае российских ученых, финансовое положение которых мало изменилось с советских времен.
Положение не изменилось, но валить все на советскую власть больше нельзя. Теперь каждый отвечает за себя, идея, что бедность не порок, потеряла свое обаяние, и приходится позиционировать себя как-то по-новому.
Впрочем, в ее идеологической платформе все предсказуемо. Патриотизм-конформизм оформлен как превосходство: духовное – над остальным человечеством, расовое – над третьим миром, культурно-политическое, в союзе с Европой, – над вульгарной и агрессивной Америкой, личное научное – над большинством коллег, в том числе европейских, и особое моральное – надо мной, бездушно осмеивающим все хорошее. В наших спаррингах я, конечно, выигрываю по очкам, поскольку она тягается со мной, так сказать, на равных кухонных правах, а я трактую ее как автор – персонажа, позиция, что бы там ни говорил Бахтин, выгодная. Нокаут, однако, невозможен ввиду завидной цельности персонажа.
На фуршете она уже сказала мне несколько гадостей (мои доклады все хуже и хуже, на эту конференцию меня вообще не взяли), я терпеливо отвечаю, что это не так, а сам удивляюсь ее тактической беспечности, полностью развязывающей мне руки. Но она полагает свою победу окончательной и переходит к закреплению нового статус-кво, меняя тему разговора на приемлемую для обоих – утверждающую ее превосходство, но позволяющую и мне погреться в его лучах.
Она рассказывает, что недавно ездила на конференцию в Париж, а остановилась у местной коллеги в прекрасной квартирке на Монмартре с видом на весь город, в прелестном квартале с уютными кафе и т. д. Коллега звезд с лингвистического неба не хватает, но очень симпатичная, гостеприимная, только странная, помешана на помощи неграм, больным СПИДом, фотографиями которых увешаны все стены. Она привозит их к себе из Африки, собирает для них деньги, лечит – в общем, типичная левачка с заскоками насчет помощи угнетенным. Но в остальном нормальная, симпатичная, к счастью, во время конференции квартирка была свободна, и пожить у нее было одно удовольствие.
– Все понятно, – говорю я, – только почему «но»? Никакого «но», ты для нее была еще одним угнетенным, нуждающимся в помощи, в сущности, бомжом, выражаясь по-французски – клошаром.
Ее ответа не помню, но, конечно, следует очередная ссора, не очень, впрочем, продолжительная, обнаруживаются общие дела и интересы, жизнь продолжается.
O Rus!
Игра в одни ворота
Дмитрий Быков, пригласивший меня сразу по приезде в свою радиопрограмму «Беседы на свободные темы», предложил начать не с филологии, а с первых впечатлений от Москвы. Но против инварианта не попрешь – мои жизненные впечатления оказались филологическими par excellence.
К этому моменту я посмотрел по телевизору две передачи – «К барьеру» Владимира Соловьева и женский финал теннисного кубка «Ролан Гаррос» (2006). Мое внимание привлекли особенности российского теледискурса, в обоих случаях практически одни и те же.
Собственно, сходным был уже формат – подача публичного поединка двух видных соперников через призму комментариев, призванных посредничать между соперниками и зрителем. И соревнование, и медиация строились как подчеркнуто равноправные и объективные, ведущиеся по правилам. Помимо базовой тройки персонажей, демонстрировавшей идеальную симметрию (вплоть до того, что в обоих случаях соревновались женщины), к реализации установки на процедурную корректность привлекались и остальные участники действа – зрители, судьи, секунданты (по два у каждой из дуэлянток).
Незначительные, в сущности, вариации состояли в том что медиатор телешоу присутствовал на сцене и взаимодействовал непосредственно с соперницами, а не комментировал за кадром, как это было в репортаже с теннисного корта; что зрители ток-шоу могли участвовать в голосовании, решающем исход поединка; что судьями словесной дуэли выступали еще и четверо специально приглашенных знаменитостей; ну и, конечно, что один поединок был атлетическим, а другой риторическим. Более значительным оказалось различие в месте и способе проведения встреч (осознанное еще Киплингом), отразившееся, впрочем, только на их исходе, но не на их подаче, каковая в обоих случаях было сугубо восточной. (Кстати, по давней традиции, изучение русской культуры в некоторых европейских университетах остается в ведении кафедр ориенталистики.)
В финале теннисного кубка играли Светлана Кузнецова (Россия) и Жюстин Энен-Арденн (Бельгия), обе чемпионского уровня спортсменки, но бельгийка – более сильная, с большим количеством призов в прошлом, – играла лучше, вела счет и в конце концов победила. Поразительно, однако, было не это, а то, как освещался ход матча. Поразительно, в основном, потому, что перед отлетом из Калифорнии я успел посмотреть ранние раунды кубка, и в ушах у меня еще звучали слова американских комментаторов, а не потому, чтобы услышанное теперь сильно отклонялось от всего известного о стереотипах русской культуры, удивляя разве что их концентрацией на единицу текста.
Стереотипы это такие.
– Пристрастность: комментаторы (мужчина – в меньшей степени, женщина – в большей) откровенно болели за «Свету», рассматривая все происходящее с точки зрения ее шансов на победу и не стесняясь восклицать: «Эх, обидно!», когда она мазала, и т. п.
– Эмоционализм: каждый момент матча, каждый удар, жест и возглас игроков осмыслялись как проявления их душевного состояния, психологического склада, уровня нервного стресса, эмоциональных реакций на происходящее и т. п.
– Утопизм: часто говорилось о том, как хорошо было бы если бы следующий (а то и предыдущий) удар «Светы» был удачным, а удар (отчужденно) «спортсменки из Бельгии» неудачным, не лучше ли «Свете» было бы играть не с Энен-Арден, а с Ким Клийстерс (проигравшей той в полуфинале), и т. д.
– Фатализм: многое в ходе игры объяснялось ссылками на «везение», «спортивное счастье», причем «везло» преимущественно бельгийке, а «не везло» «Свете».
– Паранойя: вина за «Светины» неудачи охотно возлагалась на помехи со стороны ветра, солнца, а главное, недоброжелательного судейства, трактовавшего спорные мячи в пользу противницы.
В общем, «обидно за Свету, ведь если бы она сейчас исполнила кросс справа, а потом выиграла следующий гейм, то она бы сравняла счет, спортивное счастье вернулось бы к ней и перспективы на исход сета, а там и матча, были бы совсем другие, но она, я думаю, не решилась рискнуть, потому что, во-первых, играет против солнца, а во-вторых, все еще переживает, что ее предыдущий удар не был засчитан судьей, хотя, мне кажется, мяч задел линию». Текст вполне в духе русской литературы. Разумеется, комментарии эти делались исключительно для внутреннего российского потребления и на исход международного матча повлиять не могли.
