Николай Павленко - Меншиков
События развивались стремительно, и в ходе борьбы за власть обнаружилась чисто меншиковская манера действовать напористо и решительно. В то время как Долгорукие и Голицыны робко, в маниловском стиле рассуждали, что недурно бы вручить престол Петру II, а Екатерину и ее дочерей заключить в монастырь, раздалась барабанная дробь выстроившихся на площади гвардейских полков. Одним из них командовал Меншиков, другим – генерал Бутурлин.
– Кто осмелился привести их сюда без моего ведома, разве я не фельдмаршал? – спросил президент Военной коллегии князь Репнин.
– Я велел прийти им сюда по воле императрицы, которой всякий подданный должен повиноваться, не исключая и тебя, – отрезал Репнину Бутурлин.[291]
Кто-то из сенаторов предложил было открыть окно, чтобы спросить у толпы людей, собравшихся у дворца, кого они желают видеть преемником, но Меншиков пресек эту затею.
– На дворе не лето, – сказал он хладнокровно. Весомость своим словам он придал приглашением в покои вооруженных офицеров.[292]
Споры, кто займет престол, не успев разгореться, тут же погасли. На стороне людей, поддерживавших Екатерину, была сила, и противники должны были ей подчиниться. Так гвардейские полки открыли новую страницу своей истории, превратившись в главное орудие дворцовых переворотов. Началась и новая страница в жизни Меншикова.
После возведения на престол Екатерины, когда опасность миновала, несогласия в стане ее сторонников разгорелись с новой силой, причем главной причиной их был Меншиков, своим честолюбием и высокомерием восстановивший против себя вельмож, действовавших только что с ним заодно. Он на них кричал и говорил грубости.
31 марта в Петропавловском соборе разразился публичный скандал. Туда на всенощную пришел генерал-прокурор Сената Ягужинский. Подогретый винными парами, он, обращаясь к гробу с телом Петра, сказал: «Мог бы я пожаловаться, да не услышит, что сегодня Меншиков показал мне обиду, хотел мне сказать арест и снять шпагу, чего я над собою отроду никогда не видал». Генерал-прокурора Сената ждали крупные неприятности, и понадобились большие усилия, чтобы уговорить светлейшего довольствоваться извинениями обидчика.[293]
Французский посол Кампредон, достаточно осведомленный о борьбе за власть в придворных кругах, доносил о разговоре Апраксина с Екатериной, состоявшемся вскоре после смерти Петра. Апраксин, некогда слывший приятелем Меншикова, теперь просил Екатерину умерить заносчивость и надменность светлейшего и заставить его «держаться, согласно своему долгу, в границах равенства с прочими сенаторами, а не выделяться, как он это делает».
Императрица ответила: «Прост же ты, если думаешь, будто я позволю Меншикову пользоваться хоть единой капелькой моей власти».
За точность передачи слов Екатерины мы не ручаемся. Можно усомниться в твердости намерения императрицы не поступиться «ни единой капелькой» своей власти. Меншиков далеко не всегда спрашивал ее позволения, действуя ее именем. От наблюдательного Кампредона не ускользнул рост влияния Меншикова. Он писал, что Екатерина питает к Меншикову «самое глубокое чувство доверия», отмечал, что «милости к Меншикову все увеличиваются».[294]
Эти «милости» превращали светлейшего в некоронованного правителя страны, «полудержавного властелина», по выражению Пушкина.
Как же распорядился князь своим влиянием в те два года, когда он вознесся на вершину земной власти? Два года – слишком малый срок, чтобы могли раскрыться дарования Меншикова как государственного деятеля. Одно можно сказать с уверенностью – ни Екатерина, ни ее окружение во главе с Меншиковым не помышляли о движении вспять и возвращении допетровских порядков. Правительство продолжало дело, начатое Петром, правда, без прежнего блеска, настойчивости, энергии и масштабности. Сохранили свое значение изданные при Петре указы и регламенты, утверждавшие господствующее положение дворянства: указ о единонаследии, Генеральный регламент, Табель о рангах, указы о поощрении развития торговли и промышленности. Сохранились и коллегиальная система управления, новшества в быту, продолжались заботы о сохранении боеспособной армии и флота, о распространении просвещения, была открыта Академия наук, устав которой утвердил еще Петр. Из новшеств царя, после его смерти прекративших существование, были лишь ассамблеи, но свою положительную роль они сыграли – женщин, вкусивших плоды «эмансипации», уже не удалось возвратить в терем.
Во внутренней политике тоже сохраняется преемственность. И все же следует остановиться на двух новшествах, которые если и не вызывали крутой ломки преобразований первой четверти XVIII века, то вносили в них более или менее существенные поправки. Инициатором их был светлейший.
Одно из них было вызвано тяжелым положением трудового населения, на плечи которого обрушилось бремя продолжительной войны и неурожаев, трижды подряд поражавших значительные территории.
Осенью 1726 года Меншиков вместе с Макаровым, Волковым и Остерманом изложили мнение о положении в стране. Это был своего рода программный документ, он намечал пути, которые облегчили бы страдания населения. Однако авторы записки видели причину бедствий не в усилении эксплуатации крестьян помещиками и государством, а в увеличении числа чиновников, заполнивших центральные и местные учреждения, «из которых иные не пастырями, но волками, в стадо ворвавшимися, почитаться могут».
По мнению Меншикова, не размер подати, а средства ее взыскания обременяли народ. Это представление прочно укрепилось в голове князя еще шесть лет назад, когда правительство Петра I обсуждало сумму подати, а сам Меншиков, в уже описанном вояже на Украину, «у обывателей, у дворян, у помещиков и крестьян своих и у прочих спрашивал, по скольку з двора сходит денежных поборов». Изучение вопроса из окна роскошной кареты позволило князю рекомендовать царю установить подать в восемьдесят копеек с мужской души, которую, как он полагал, крестьяне «бес тягости и заплатят».[295] На поверку оказалось, что и установленная семидесятикопеечная подать была крайне обременительной и истощала ресурсы крестьянского хозяйства. Князь же оставался верен убеждению, что достаточно уменьшить число подьячих и рассыльщиков всякого рода, налетавших, подобно саранче, на деревни, ликвидировать в уездах полковые дворы, взимавшие подушную подать, и разместить солдат в казармах городов, как среди поселян наступит благоденствие.
Рост недоимок и бегство крестьян тревожили не только Меншикова. 4 ноября 1726 года в Верховном тайном совете состоялся обмен мнениями, «каковым бы образом учинить поселянам в сборе подушных денег облехчение».
