Жюль Ренар - Дневник
Примкнув, я, пожалуй, сумел бы сказать только неприятное вашим друзьям, которым иногда не хватает кругозора.
Говоря так, я не питаю никакой враждебности к вашим методам: напротив, я уважаю ваш талант и смелость.
Вам должен принадлежать тот пост честного руководителя, который вы мне великодушно предлагаете.
Мне хотелось в этих нескольких строчках выразить со всей искренностью мою мысль.
Был бы счастлив поговорить с вами на свободе, если бы дела пропаганды завели вас в Шомо.
Жюль Ренар».
* В нашей деревушке есть улицы, по которым я ни разу не проходил со дня первого причастия.
22 сентября. Мельничиха. Все делает сама. «Мал, мал, мал», — сзывает цыплят, «Би-би», — сзывает индеек. «Гуль-гуль», — сзывает уток, «Тю-тю-тю», — сзывает свиней. Все делает сама. При этом она ухитряется проявлять какую-то проворную любезность и всем своим видом будто говорит: «А ну-ка, поторопись! Мне пора к моей живности!»
Во дворе слышен стук ее сабо.
Она собственноручно готовит корм для свиней, хотя это исконная мужская работа.
Муж при ней незаметен. Похоже, что он спит всю свою жизнь под грохот мельничных колес.
Прислуги не держит, зато сама работает за четверых.
Фермерша, напротив, настоящий командир. Порядок, чистота, любезность хозяйки дома. Посуда до того блестит, словно ею никогда не пользуются. Она делает превосходное масло, и от покупателя нет отбоя. Одевается она хорошо, почти всегда ходит в черном. У нее есть дочь, настоящая барышня. Все она критикует. Знает, что стойла слишком тесны и там неудобно доить коров.
* Христос был весьма талантлив.
* Когда Фаге говорит: «Слушайте меня внимательно», — можно не сомневаться, что он собьется.
* Красавец мужчина; будь он при этом еще немым, он был бы само совершенство.
24 сентября. Солнце встает раньше меня, зато я ложусь позже: значит, мы квиты.
25 сентября. Осень. Ветер дует в новом приступе злобы. Солнце заледенело на шиферных крышах.
Все колышется под ветром, за исключением быка, который щиплет траву, прочно упершись носом в землю.
Светлое пятно окна, через которое то и дело устремляются вдаль мои взоры.
Завеса скворцов опускается на изгородь.
Видели цаплю.
Ночь водворяется в лесу; она останется там и на день.
26 сентября. Осень. Пять часов дня.
Безмолвная и медлительная борьба солнца с сумерками.
Сумерки побеждают. Деревья стоят уже по пояс в тени, их верхушки еще купаются в свете. Там, на лугу, сверкают белизной быки.
Шифер лиловый, черепицы розовые или красные.
Солнце сдается и отступает к горизонту. Верх фермы словно охватило пожаром; скоро вода сумерек зальет огонь.
* Если бы мы были чуть построже с нашими друзьями, они, став нашими врагами, не казались бы нам столь ничтожными.
27 сентября. Десять часов утра, — тот торжественный и благовонный час, когда лавровый лист, сельдерей, репа, тмин, петрушка, лук-порей, зубчик чеснока, луковица и две морковки, перерезанные пополам, объединяются в чугуне вокруг телячьей головы, завернутой в белую тряпочку.
30 сентября. Дворяне. Титул, военный чин, автомобиль, шлюха и поп, со всем этим они могут спокойно дожидаться падения республики.
1 октября. Осень. Преждевременная старость одних деревьев, хотя соседние, по-видимому их ровесники, стоят еще совсем зеленые.
3 октября. Прогулки. Идем в Шатийон через Сен-Сож.
Каждую минуту, стоит подняться на любой пригорок, Морван открывает взорам путника самые красивые свои склоны.
По дороге в Премри позади нищей старой хижины — поле, округлое, как половинка яблока. Хлеб только что сжали. Ничего не видно: но угадывается нечто прекрасное. Я толкнул калитку и поднялся до середины поля. Всего несколько шагов, но сразу ослепляет. Это красиво, все в движении, и шумит, как море.
Какого-нибудь коммивояжера все это не интересует. Он покупает почтовые открытки, где в стихах изложены легенды о Сен-Соже, обычно просто идиотские. Только поэт или святой должен обитать в этом домишке; а живет здесь старуха, думающая свои грустные думы. Я мог бы добавить, что она слепая, но это был бы слишком дешевый эффект.
Здесь, вокруг Сен-Сожа еще двадцать таких же пригорков.
Маринетта готова пуститься в путь с мешком за плечами. Нас обгоняют две прелестные дамы. Красивая женщина кажется еще красивее на фоне пейзажа, который ей к лицу. Куда они направляются? В какой-нибудь замок? Что у них на душе? О Природа, сделай так, чтобы они не болтали глупостей.
Нас, людей обыкновенных, то есть почти всех людей, этот великий, чуть ли не мучительный трепет лишь волнует, а из груди гениев он исторгает великолепнейшие, ламартиновские возгласы…
Наглухо закрытый дом. Стена. Ни души, если не считать собаки, взгромоздившейся на стену. По вопросу о найме обращаться к собаке. Она вас и примет.
* Убежден, что я, ленивец, умру в глубокой старости и разовью к концу жизни лихорадочную деятельность.
* Наблюдать природу — да, согласен, но хранить при этом спокойствие, как охотник на тяге. Вещи боязливы. Наше волнение смущает природу. Маленькая вспышка нашего дурного настроения ее страшит. Достаточно слишком пристального взгляда, и жизнь замирает.
4 октября. До сих пор говорили о крестьянах, только когда хотели рассказать что-нибудь забавное. Теперь — хватит смеяться! Надо приглядеться к ним повнимательней, до самых глубин их несчастной жизни. Здесь нет места смеху.
* Хромая женщина, — кажется, что при каждом шаге она попадает в лужу.
6 октября. По поводу самых классических описаний мы можем сказать: «Нынче пишут и получше».
* Я страстно люблю французский язык, я верю всему, что нам говорит грамматика, и я упиваюсь исключениями, неправильностями нашего языка.
8 октября. Автомобиль живет кровью животных, встречающихся на дороге, особенно кур. Каждые пятьдесят километров подавай ему курицу.
* Эта молодая особа уже проявила достаточно таланта. Она будет еще талантливее, если похорошеет.
9 октября. На рынке в Корбиньи я охотно ношу за Маринеттой сумку, полную капусты, шпината и салата, потому что я кавалер… ордена Почетного легиона.
10 октября. Капюсу все-таки трудно будет сохраниться в памяти потомства. Потомство чувствительно к стилю.
* Глазунья: все эти маленькие солнышки на сковороде.
* Толстяк несет свой живот как духовой инструмент.
13 октября. Взбешен потому, что его жена больна и ему приходится самому себя обслуживать; когда у него справляются о здоровье жены, он удивленно смотрит на спрашивающего, — кажется, будто он с нею даже незнаком.
