Анри Труайя - Николай II
Итак, с благословения Николая империей управляет его жена. В то время, как он разыгрывает из себя стратега в Ставке, она осуществляет регентство в своем сиреневом будуаре в Царском Селе. Ее новая власть кружила ей голову. Никакие другие советники, кроме Анны Вырубовой и Григория Распутина, ей были не нужны.
Оправившись от последствий железнодорожной катастрофы и восстановив отношения с царицей после кратковременной размолвки, Анна Вырубова вскоре сделалась своего рода полуофициальной посредницей между ходатаями и престолом. В ее приемной толпились светские дамы, интриговавшие в пользу своих мужей, мелкие чиновники, хлопотавшие о повышении, проходимцы, искавшие покровительства, чтобы избежать справедливого возмездия. Все ходатайства Анна Вырубова передавала императрице. Шла ли речь о найме садовника, определении на место служанки во дворце или министерском портфеле – Александра Федоровна всякий раз перед принятием решения консультировалась со старцем.
Этот последний, возросши авторитетом после недавних чудесных исцелений царевича, пользовался теперь полной вседозволенностью. Денег у него куры не клевали – благодаря маневрам двух финансистов с сомнительной репутацией, которые поддерживали его с самого начала: Мануса и Рубинштейна. Но Распутин по привычке распределял большие суммы среди бедных и увечных, которые выстраивались в очередь на улице у него под дверью. Подозрительные типы вроде полицейского агента Манасевича-Мануйлова передавали его пожелания в различные министерства. Во главе его собственного секретариата бессменно находился ростовщик и профессиональный игрок Арон Симанович, которому за солидное вознаграждение удавалось добиваться императорской милости для сомнительных нотариусов, обанкротившихся коммерсантов, уклоняющихся от отправки на фронт, осужденных трибуналами. Записками, покрытыми распутинскими каракулями и крестами, были завалены все петербургские конторы. Его жилище охранялось агентами службы безопасности; в его распоряжении был военный автомобиль с шофером-телохранителем, который поддерживал его под руки, когда он, накачавшись вдрызг, выходил из какого-нибудь питейного заведения. С каждым днем он возрастал в своей спеси, распущенности и грубости. Вот как характеризует Распутина его личный секретарь Арон Симанович: «Он вел себя в аристократических салонах с невозможным хамством… Он нарочно показывал свою мужицкую грубость и невоспитанность.
Это была удивительная картина, когда русские княгини, графини, знаменитые артистки, всесильные министры и высокопоставленные лица ухаживали за пьяным мужиком. Он обращался с ними хуже, чем с лакеями и горничными. По малейшему поводу он ругал этих аристократических дам самым непристойным образом и словами, от которых покраснели бы конюхи. Его наглость бывала неописуема.
К дамам и девушкам из общества он относился самым бесцеремонным образом, и присутствие их мужей и отцов его нисколько не смущало. Его поведение возмутило бы самую отъявленную проститутку, но, несмотря на это, почти не было случаев, когда кто-нибудь показывал свое возмущение. Все боялись его и льстили ему. Дамы целовали его испачканные едой руки и не гнушались его черных ногтей. Не употребляя столовых приборов, он за столом руками распределял среди своих поклонниц куски пищи, и те старались уверить его, что они это считают каким-то блаженством. Было отвратительно наблюдать такие сцены. Но гости Распутина привыкли к этому и все это принимали с беспримерным терпением».[227]
Отталкивающий облик старца не только не отвратил от него императрицу, но, напротив, Распутин сделался вдвойне дорогим для нее. Ни полицейские доклады об оргиях Распутина, ни фотографии старца в галантных компаниях,[228] ни грустные предупреждения приближенных к царской семье – ничто не могло открыть глаза Александре Федоровне. Весь мир лжет, исключая «человека Божьего». Он попросту стал жертвой своей святости. В своих пламенных письмах, которые императрица адресовала Николаю, она постоянно ссылалась на мнение Друга. Просветленный Небом, он мог быть идеальным направляющим как в политике, так и в стратегии. Узнав, что царь созвал Совет министров в Могилеве, она пишет ему 15 сентября 1915 года: «Не забудь перед заседанием министров подержать в руке образок и несколько раз расчесать волосы Его [Распутина] гребнем». 16 сентября: «Я твердо верю в слова нашего Друга, что слава твоего царствования еще впереди. Всякий раз, когда ты наперекор желаниям кого бы то ни было упорствуешь в своем решении, мы видим его хороший результат… Ты – властелин, а не какой-нибудь Гучков, Щербатов, Кривошеин, Николай III (как некоторые осмеливаются называть Н.)… Они – ничто, а ты – всё, помазанник Божий!» 4 октября: «Вчера мы видели Гр[игория]…– он так хорошо говорил! Он просил меня тебе передать, что не ладно с новыми бумажными деньгами,[229] простой народ не может понять – у нас довольно чеканной монеты, – и это может повлечь к недоразумениям».
1 ноября: «Наш Друг был всегда против войны и говорил, что Балканы не стоят того, чтобы весь мир из-за них воевал, и что Сербия окажется такой же неблагодарной, как и Болгария». 6 ноября: «Наш Друг, которого мы видели вчера вечером, когда он посылал тебе телеграмму, боится, что если у нас не будет большой армии для прохода через Румынию, то мы попадем в ловушку с тыла». 13 ноября: «Ну, вчера я виделась с нашим Другом у Ани [Вырубовой]. Он не допускает и мысли, чтобы старика [Горемыкина] уволили. (Решение об этом уже было принято. – Прим. авт.) Он все мучился и раздумывал об этом без конца». 15 ноября: «Теперь, чтобы не забыть, я должна передать тебе поручение от нашего Друга, вызванное его ночным видением. Он просит тебя приказать начать наступление возле Риги, говорит, что это необходимо, а то германцы там твердо засядут на всю зиму, что будет стоить много крови и трудно будет заставить их уйти. Теперь же мы застигнем их врасплох и добьемся того, что они отступят. Он говорит, что именно теперь это самое важное, и настоятельно просит тебя, чтобы ты приказал нашим наступать. Он говорит, что мы можем и должны это сделать, и просит меня немедленно тебе об этом написать». 22 декабря: «Наш Друг все молится и думает о войне. Он говорит, чтобы мы ему тотчас же говорили, как только случится что-нибудь особенное. Она [Анна Вырубова] ему сказала про туман, и он сделал ей выговор, что ему этого не сказали тотчас же – говорит, что туманы больше не будут мешать».
4 января 1916 г.: «Гучков очень болен, желаю ему отправиться на тот свет ради блага твоего и всей России – поэтому мое желание не греховно… Милый, подумал ли ты серьезно о Штюрмере (как о кандидате на пост премьера. – Прим. авт.). Я понимаю, что стоит рискнуть немецкой фамилией, так как известно, какой он верный человек… и он хорошо будет работать с новыми энергичными министрами». 6 января: «Наш Друг горюет о черногорцах и о том, что враг забирает всё… Он жалеет, я думаю, что это наступление начали, не спрося его. Он посоветовал бы подождать. Он все время молится и соображает, когда придет удобный момент для наступления, чтобы не терять людей без пользы». 11 января: «Не сочти меня помешанной за мою бутылочку, но наш Друг прислал ей [Анне Вырубовой] вина со своих именин, и мы все выпили по глотку, а это я отлила для тебя – кажется, мадера. Я проглотила ему в угоду (как лекарство). Ты сделай то же, пожалуйста, хотя бы тебе и не понравилось: вылей в рюмку и выпей все за его здоровье, как и мы!» Узнав, что новый министр внутренних дел Хвостов, назначенный по рекомендации Распутина, внезапно пошел против своего покровителя и объявил его опасным для режима индивидуумом, Александра Федоровна в возмущении написала царю 2 марта: «Я в отчаянии, что мы через Гр[игория] рекомендовали тебе Хв[остова]… Им овладел сам дьявол, нельзя это иначе назвать… Пока Хв[остов] у власти и имеет деньги и полицию в своих руках, я серьезно беспокоюсь за Гр[игория] и Анну!» Эту тему она развивает в письме от 4 марта: «Я серьезно беспокоюсь за А[нну]. Если нашелся человек, способный подкупить других для убийства нашего Друга, то он способен выместить злобу на ней… Я узнала из газет, что ты приказал отдать Сухом[линова] под суд.[230]
