Светлана Пожарская - Франсиско Франко и его время
Страхи оказались напрасными. Франко в сопровождении доньи Кармен, генерала Муньоса Гранде и многих министров 21 июня появился на стадионе. Сборная Испании не подвела диктатора, одержав победу со счетом 2:1. Франко был удовлетворен: матч транслировался на многие страны Европы и мира, и их слушатели могли слышать, как испанцы, составившие большинство из 120 тыс. зрителей стадиона, скандировали: «Франко! Франко!»[478].
Широкой публике не было известно, что за несколько месяцев до этого в беседе с Салгадо Араухо 10 февраля 1964 г. Франко поделился с собеседником своим видением новых изменений в СССР: «Убежден, что в России имеет место сопротивление власти Хрущева, как и раньше власти Сталина, Берии и Ленина… Благодаря высокой культуре народа общественное мнение оказывает большее влияние на решение правительства, чем в прошлые времена… Россия ушла далеко вперед, и сегодня уже нельзя править так, как в эпоху царизма и в годы, предшествовавшие Второй мировой войне»[479]. Впоследствии произошли некоторые сдвиги в налаживании культурных отношений с СССР.
17 апреля 1967 г. субсекретарь МИД Р. Седо сообщил послу Испании в Париже П. Кортине Маури, что совет министров на последнем заседании дал разрешение на выдачу визы русскому поэту Евгению Евтушенко, который был назван «национальной советской фигурой»[480].
17 октября того же года в высоких инстанциях обсуждался вопрос о возможности гастролей балета Кировского театра в обмен на гастроли испанского балета или другого артистического сообщества. «Мы открыты к диалогу», — так определяли сторонники того, что пришло время «сдвинуть с места» дипломатические отношения с СССР[481]. Но тогда ни Франко, ни руководители СССР не были готовы к решительным шагам. Это произошло позднее.
В полемике «Опус деи» с фалангой Франко предпочитал сохранять дистанцию. Он не разделял политические амбиции технократов и отошел достаточно далеко от тех позиций, которые занимал когда-то — в годы гражданской и Второй мировой войны.
«Режим Франко стал жертвой самого процесса социальных перемен, который сам же породил. Иными словами, новый динамизм испанского общества потребовал политических перемен, к которым ни Франко, ни его режим не хотели и не могли приступить»[482], — эти слова крупнейшего испанского историка и политика X. Фуси адекватно отражают реалии Испании середины 60-х годов. И все же Франко не был безучастен к этим новым реалиям. Прагматик и реалист, он понимал, что настало время смягчить тоталитарные структуры режима, придав им некую видимость демократических институтов.
Для тех, кто поверил слухам о серьезных изъянах здоровья диктатора, была неожиданной та твердость, которую Франко проявил, определяя, кто будет реально участвовать в разработке проекта «Органического закона». Он решительно отверг домогательства генерального секретариата «Движения» — так стала называться фаланга с 1958 г., — претендовавшего на лидерство в комиссии по подготовке закона.
С годами Франко все больше проявлял озабоченность, что будет с Испанией после его смерти, или, как он сам говаривал, «когда меня не будет».
Франко остался верен своему убеждению, что парламентаризм, политические партии и конституционализм, как его понимали в странах Западной Европы, да и в Испании до 1939 г., не подходят для его страны, поскольку противоречат ее историческим традициям. Кортесы, учреждение которых в 1942 г. он санкционировал, основанные на принципе корпоративного представительства, не были парламентом, как не была конституцией «Хартия испанцев» 1945 г. Но к 1964 г. Франко все больше склоняется к тому, чтобы уступить давлению Фраги и Кастиэльи и дать согласие на разработку «Органического закона», допускавшего некоторую либерализацию режима. Кастиэлья полагал, что это улучшит международные позиции Испании, приблизив ее к ЕЭС, а Фрага был убежден, что с принятием нового «Органического закона» его концепция постепенной политической модернизации режима обретет правовую базу.
Была еще одна причина, побудившая Франко принять решение форсировать разработку «Органического закона»: многие из тех интеллектуалов, которые поддерживали режим или, по крайней мере, были к нему лояльны, все явственнее обнаруживали признаки непослушания. Когда профессор Педро Лаин Энтральго — в дни юности фалангист, «старорубашечник», а ныне один из наиболее известных и уважаемых ученых в сфере гуманитарных знаний — обратился с личным посланием к Франко, объявив о своем разрыве с режимом, это не вызвало большого недоумения[483].
Напомним, что Лаин Энтральго еще в 1948 г. в книге «Испания как проблема» одним из первых выступил за наведение мостов между «Двумя Испаниями», а в декабре 1955 г. передал Франко свой доклад, навеянный студенческими волнениями 1954 г., в котором предупредил, что то, что студенты выражают сегодня, завтра будет выражать все общество. Но ныне круг тех, кто готов был занять место среди тех, кто был в оппозиции к режиму, существенно расширялся. Похоже, что к Д. Ридруэхо и X. Руису Хименесу готовы были присоединиться известные ученые, среди них — философы с европейскими именами Энрике Тьерно Гальван и Хосе Луис Арангурен.
Франко никогда не надеялся на примирение р режимом тех, кто противостоял ему в гражданской войне, он был не очень озабочен забастовками шахтеров и волнениями студентов, т. к. те до поры до времени выдвигали либо экономические требования, либо настаивали на восстановлении права на автономию университетов. Но расширение круга оппозиции за счет тех, кто мог бы стать властителями дум нации, его тревожило: он не забыл, какую роль интеллектуальная элита сыграла тогда, когда решалась судьба страны, — во времена свержения монархии и деятельности Учредительных кортесов, принявших «богопротивную конституцию».
Франко надеялся, что принятие «Органического закона», где предусматривалось некоторое расширение прав, примирит этот спектр оппозиции с режимом.
В 1964 г. Франко получил еще один повод для того, чтобы публично продемонстрировать свою неприязнь к дону Хуану. На этот раз поводом послужили тесные контакты претендента с Хосе Марией де Ареильсой, графом Монтрико. Аристократ по происхождению, в молодости отдавший дань фалангизму, что привело его вместе с Кастиэльей в «голубую дивизию», заслуженно почитался за одного из наиболее блестящих дипломатов. В октябре 1964 г. он подал в отставку с поста посла в Париже, придя к выводу, что режим загнал себя в тупик, откуда нет выхода. Этот вывод зрел давно: еще в начале 1964 г., добившись аудиенции у Франко, Ареильса попытался разъяснить главе государства необходимость реформ. В ответ — глубокое молчание. И когда надежды дона Хуана стать преемником Франко развеялись, он создал так называемый секретариат, по существу, теневой кабинет оппозиции. На предложение возглавить секретариат Ареильса ответил согласием[484].
