Иван Майский - Перед бурей
для омичей также были открыты). Это меня ни в какой ме
ре не устраивало. Одно время, чтобы обойти имевшееся
препятствие, я собирался по окончании седьмого класса пе
ревестись в Москву и там закончить свое среднее образо
вание. По разным причинам, однако, этот план не мог быть
осуществлен.
Тогда мне пришла в голову другая мысль. Историко-
филологический факультет в то время считался плохонь
ким, захудалым факультетом, ибо он душил студентов
древними языками и открывал пред оканчивавшими лишь
скромную карьеру учителя гимназии. Этот факультет
был мало популярен, и туда шли главным образом неудач
ники. Обычно на историко-филологическом факультете
никогда не бывало полного комплекта, и свободных вакан
сий имелось сколько угодно. Я все это знал и решил
попытать счастья. Я подал прошение на историко-филологи
ческий факультет Петербургского университета и, ссыла
ясь на свою золотую медаль, просил принять меня «в виде
исключения». Мой расчет полностью оправдался. Золотые
медалисты стучались в двери историко-филологических фа
культетов не каждый день, — ив конце июня я получил
сообщение, что буду зачислен в число студентов столич
ного университета. Я был в восторге: итак, моя мечта осу
ществилась, — я еду в Петербург!
Начались сборы и приготовления. Мать на швейной ма
шинке «Зингер» сама сшила мне белье и верхние рубашки-
косоворотки. Знакомому сапожнику, в течение многих лет
обувавшему всю нашу семью, были заказаны новые, особо
прочные сапоги. «Мужской портной для гг. военных и
штатских» Махоткин, тоже наш многолетний поставщик,
сшил мне серую студенческую тужурку и темнозеленые
диагоналевые брюки. В магазине у Шаниной я купил сту
денческую фуражку с синим околышем. Таким образом, я
был полностью экипирован. Новый костюм мне очень нра
вился, — особенно когда под тужурку я надевал темноси¬
нюю косоворотку, лихо перехваченную тонким кожаным
пояском. Тогда я чувствовал себя таким взрослым, таким
независимым, таким резко грубоватым, как полагается быть
настоящему студенту. Ласково глядя на меня, мать заме
чала:
233
— А знаешь, Ваничка, тебе идет студенческая форма.
Я тоже был уверен, что она мне идет, — и это было
мне совсем не неприятно, — однако я считал ниже своего
достоинства обнаруживать интерес к подобного рода ве
щам и потому лишь презрительно отмахивался от дамских
комплиментов:
— Какое там «идет»?.. Просто требуется форма, вот
и приходится носить форму. Ничего не поделаешь!
Вскоре Королев и некоторые другие студенты пригласи
ли меня на собрание омского землячества, где обсуждался
вопрос о пополнении средств существовавшей при зем
лячестве кассы взаимопомощи. В то время подобные орга
низации студентов по территориальному признаку сущест
вовали во всех университетских городах. Они вели полуле
гальное существование и занимались по преимуществу
оказанием материальной и культурно-просветительной
помощи своим членам. Так как в Омске в это время нахо
дились почти все члены омского землячества Петербурга,
то они и решили посовещаться о его работе на предстоя
щую зиму. Меня же привлекли как будущего члена земля
чества. Я был страшно польщен этим приглашением и
явился на собрание в своей новенькой, только что сшитой
студенческой форме. Наташа бросила на меня ласково-
иронический взгляд, словно сказала добродушно: «Ванич¬
ка-петушок». Меня это, однако, нисколько не смутило.
Я чувствовал, что полученное приглашение является офи
циальным признанием моего перехода в новое состояние:
взрослого и студента.
В начале июля Королевы, наконец, продали свой дом и
всей семьей уехали в Петербург. После смерти матери их
больше ничто не связывало с Омском, и они решили бро
сить якорь в столице. Я провожал их на вокзал и обещал
разыскать осенью, сразу же по приезде в Петербург. После
отъезда Королевых мне долго чего-то нехватало. Я сильно
подружился с Наташей, и, хотя в наших с ней отношениях
совершенно не было элемента какой-либо влюбленности,
отсутствие ее на первых порах было для меня очень
ощутительно. Бывая в городе, я всегда норовил пройти
мимо бывшего дома Королевых, с которым у меня было
связано столько воспоминаний, а однажды я даже поднял
ся по его скрипучему крыльцу и несколько нерешительно
позвонил. На звонок вышла толстая баба с подоткнутыми
юбками, оказавшаяся кухаркой, и спросила, что мне нужно.
2 3 4
Узнав, что хозяев (новых хозяев!) нет дома, я тут же на
месте сочинил, будто бы имел с ними разговор о найме
комнаты, и под этим предлогом попросил пропустить меня
внутрь. Кухарка была, видимо, озадачена, однако разреши
ла мне осмотреть помещение. Я быстро обошел все знако
мые места, до мгновение остановился у столь п а м я т н о г о
мне чайного стола, который стоял там же, где и раньше,
выглянул в окошко, через которое я любил показывать
Наташе и Парочке звездное небо, чуть не обрушил стопку
тарелок в кухне, откуда я так часто таскал в столовую
самовар, и вновь выбежал на улицу. Мне было и грустно
и приятно.
Вечером в тот же день я отправил Наташе следующее
стихотворное послание:
Рассыпалось гнездо, навек осиротело...
Забыт старинный дом, обрушилось крыльцо.
И в ночи тихие уверенно и смело
Минувшее глядит мне с горечью в лицо...
И бродят в сумраке встревоженные тени,
Уснувшие давно под камнем гробовым.
И жалобно скрипят подгнившие ступени,
И шорох носится по комнатам пустым.
И грустно на сердце, и как-то одиноко,
И мысль уносится к минувшим временам,
И что-то плачет там, в душе моей, глубоко,
И что-то в сумраке рисуется очам...
Придет холодный день, и мутною волною
Жизнь снова закипит в покинутых стенах,
И новый господин безжалостной рукою
Встревожит прошлого рассыпавшийся прах.
И застучит топор в хоромах опустелых,
И шумным говорам наполнится весь дом,
И разлетится рой теней осиротелых,
Встававших из гробов в безмолвии ночном...
