Осип Черный - Немецкая трагедия. Повесть о К. Либкнехте
— Гм, да… Это не лучшее, что мы имеем сейчас в Берлине.
— Красный флаг над их зданием провоцирует жителей самим своим видом и несомненно действует на некоторых возбуждающе.
Последовала пауза. Затем Шейдеман с какой-то блуждающей, рассеянной улыбкой заметил:
— Вообще-то избавиться от них можно было бы…
— Если есть такой способ, научите меня, прошу вас. Я в этих делах не особенно искушен.
Чуть-чуть снисходительно Шейдеман пояснил:
— В большой политике, когда решаются судьбы страны, способ, который я вижу, кажется мне вполне допустимым.
— Так подскажите его, вы очень меня обяжете. — Канцлер пригласил собеседников сесть — до этой минуты разговор велся как бы на ходу, в непринужденной манере — и сел сам.
Опустившись в кресло, Эберт настороженно обратился к Шейдеману:
— Что ты имеешь в виду, Филипп?
— Как тебе сказать… — Из вежливости он обратился к канцлеру. — Противник, о котором идет речь, в своем стремлении разложить немцев не остановится ни перед чем, это ясно. О возможных его каверзах речь шла не раз.
— Но нельзя ему отказать в искусности: ничего открытого, явного органам наблюдения установить пока не удалось.
— Иной раз приходится кое в чем помочь органам, — пояснил Шейдеман с едва уловимым оттенком превосходства. — Ускорить то, что само по себе потребует больше времени.
Эберт пытливо смотрел на коллегу: такая прямота в присутствии представителя династии, человека так называемой голубой крови, даже его озадачила. Впрочем, пускай: пускай Шейдеман немного себя замарает — это ему. Эберту, на руку.
— Я, кажется, понял тебя, Филипп.
— И я вас понимаю как будто, — заметил канцлер.
— Да тут, собственно, все очень просто и довольно обычно в механике управления.
Принц подумал с оттенком брезгливости, что этот социалист именно на него готов возложить столь неблаговидную роль. Но не время думать теперь о том, как делить ответственность.
— Надо будет посоветоваться со сведущими людьми… Во всяком случае, ваша поддержка в таком щекотливом вопросе для меня очень ценна.
Четвертого ноября на Силезском вокзале ящик, доставленный из Москвы в качестве дипломатической почты посольства, выскользнул из рук носильщиков и, упав на перрон, раскололся. Содержимое выпало, его пришлось собирать. И вот будто бы в ящике оказалось множество враждебных листовок, направленных против германской имперской системы.
Так был сфабрикован факт вмешательства большевистского государства в дела страны, заключившей с ним мир.
Статс-секретарь по иностранным делам пригласил к себе посла Москвы и строго объявил, что Германия ввиду такой явной вылазки Советов вынуждена принять самые срочные меры.
— Вскрывать дипломатическую почту власти имели право только в присутствии нашего представителя! — возразил посол.
— Когда содержимое рассыпалось, ветром стало относить листовки в разные стороны. Можно ли было ждать вашего представителя? Притом вам беспрерывно звонили, имеются официальные донесения.
— В посольстве у телефона бессменно дежурит сотрудник.
— Тем не менее никто не соблаговолил откликнуться на звонки.
— Это заставляет, господин статс-секретарь, усомниться в подлинности самого факта. Согласитесь, при вскрытии ящика в отсутствие нашего представителя могли иметь место случайности провокационного свойства.
Статс-секретарь сухо ответил, что это он полностью исключает.
— А так называемые листовки — можете вы предъявить их мне?
— Вот именно, господин посол!
Взглянув на них, посол без труда установил, что имеет дело с грубой фальшивкой.
— Топорная работа, господин статс-секретарь. Ничего подобного на нашей территории не могло быть напечатано. Доказать нетрудно.
— Тем не менее это так, и я вынужден заявить вам самый энергичный протест. Имперское правительство должно будет предпринять ответные меры.
— Ваш протест построен на очевидной провокации, я не могу его принять!
Но дело было сделано. Назавтра чуть свет к зданию посольства подъехало несколько машин; сотрудники были отвезены, против их воли, на вокзал и усажены в вагон, который должен был доставить их до советской границы.
Через два дня, выступая с докладом в Москве, В. И. Ленин вскрыл корни берлинской провокации: «Если Германия вытурила нашего посла из Германии, то она действовала, если не по прямому соглашению с англо-французской политикой, то желая им услужить, чтобы они были к ней великодушны. Мы, мол, тоже выполняем обязанности палача по отношению к большевикам, вашим врагам».
Такова была подоплека эпизода, идею которого подсказал Филипп Шейдеман.
VIУспех Носке в Киле поразил канцлера и показался ему многообещающим. Он еще больше уверовал в социал-демократов.
Шестого ноября Макс Баденский устроил у себя в резиденции совершенно секретную встречу с представителем ставки: преемник Людендорфа, вынужденного после провала всех своих наступательных планов уйти в отставку, генерал-квартирмейстер Гренер и социал-демократические лидеры должны были обговорить судьбу режима.
Не столь блестящий, как его предшественник, по достаточно искушенный, Гренер при виде входящих прищурился: старые знакомые, с их коллегами он встречался уже; когорта довольно алчная; получив немногое, требуют большего; выторговав еще что-нибудь, пытаются вымогать совсем уж много.
Канцлер представил ему вошедших.
— Итак, господа, приступим? Тему нашей беседы можно, я думаю, не обозначать: она связана со всем положением страны. Может, для начала, ваше высокопревосходительство, вы? — канцлер вопросительно посмотрел на генерала.
Ни один мускул не дрогнул на лице Тренера: ответственность за то, что затеяно, нес канцлер один.
— Тогда я позволю себе уточнить: речь идет о судьбе династии. Я намеренно пригласил представителей двух противоположных точек зрения, чтобы попытаться сблизить их и свести, если можно, к одной.
Шейдеман сидел позади Эберта, немного прикрытый его грузной фигурой: наблюдать отсюда было удобнее. Гренер ведет себя так, будто в стране ничего не произошло. Это что — игра? Запрос? Желание продать подороже свои уступки?
— Итак, господа, — продолжал Макс Баденский, — что надо сделать, чтобы спасти режим, трон, основы нашей жизни?
Гренер промолчал и на этот раз. Тогда канцлер обратился к социалистам:
— Вопрос, с которым я к вам адресуюсь, подготовлен отчасти нашими предыдущими разговорами. Но сейчас он звучит особенно остро. Перед страной два варианта: восточный, большевизации, то есть распада государственности, и западный, гораздо более для нас органичный. Перед страной, потерпевшей поражение — причин мы тут касаться не будем, — но духовно не сломленной, стоит задача огромной важности: доказать в час таких испытаний свою стойкость… Так вот, господа, возможность большевизации Германии вы в своих планах в расчет принимаете или же исключаете полностью?
