Юрий Орлов - Опасные мысли. Мемуары из русской жизни
14 августа, на следующий день после моего дня рождения, нас с Ириной вызвали в сельсовет для беседы с каким-то прилизанным остроносым гебистом из Москвы, прибывшим в сопровождении гебиста Кобяйского района, похожего на самурая из старых советских фильмов. Москвич начал крикливо, атакой на Ирину.
— Вы посылаете клеветнические материалы на Запад, будто Орлова тут избили до сотрясения мозга. Мы вас привлечем по статье 64 за содействие иностранным государствам в проведении подрывной деятельности.
Статья 64 — «измена родине».
— Вы хотите сказать, что вы лично видели, как моего мужа избивали, но свидетельствуете, что не до сотрясения мозга? Или вы хотите сказать, что его вообще не избивали? — спросила она очень спокойно. — Весь Кобяй в течение месяца видел его избитое лицо. Вы отрицаете это?
По дороге к ним мы договорились, что она будет предельно спокойна и взвешена — это сведет их с ума. Действительно, москвич сразу завял и перешел на меня. Меня могут перевести в город, где у меня будут лучшие условия для научной работы, сказал он. Какой город? Ну, например, Якутск. Что, у вас в Кобяе отдельный дом, огород? Да, конечно, там у нас отдельных квартир нет, вы поселитесь в общежитии. И огорода не будет. Зато вы сможете пользоваться научной библиотекой. Конечно, если не будете заниматься противоправной деятельностью.
— Я не хочу уезжать из Кобяя, — сказал я.
Разговор вызвал у нас тревогу. Я обжился в Кобяе, относиться ко мне все стали хорошо. Похоже, разочарованный КГБ решил это разрушить.
Глава двадцать вторая
Последнее воскресенье сентября
В это последнее воскресенье сентября 1986 года я сидел в своем доме один и писал мое первое за время якуткой ссылки политическое обращение — к предстоящей Венской конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе о необходимости амнистии всех политических заключенных во всех странах, подписавших Хельсинкский акт. Гости разъехались. Я собрал приличный урожай овощей, дом был утеплен, было заготовлено сорок кубометров дров, печка была в порядке. К еще одной зиме я был полностью готов.
В полдень, точно в двенадцать, дверь с силой рванули — она была заперта на крючок — замолотили ногами по косяку и снова рванули изо всей мочи. Я сунул записи в карман — самое подходящее место на случай домашнего обыска, подошел к двери, открыл. Вошли двое — якут лет сорока с лицом вроде бы знакомым и молодой плечистый русский, похожий на обложку советского детектива о ЦРУ, а может, американского о КГБ.
— Кто будете? — поинтересовался я.
— А что, забыли разве? — с обидой ответил якут. — Я начальник Кобяйского КГБ.
А, верно — самурай.
— А вы?
— А он со мной.
Русский молча стал у двери.
— Собирайтесь! Вам на сборы один час. Самолет ждет.
Итак, пришли! Ничто не дрогнуло в моей душе, душа в этот момент закостенела.
— Что брать, куда? На юг, на север, на запад? На восток?
— Не знаю.
Я решил укладываться из расчета на худшее, на этап, — кружка, ложка, авторучки, теплое белье, семейные фотографии, самые важные бумаги, самые важные книги.
— Книг — пять?
Может, из ответа я пойму что-нибудь? Если на том конце пути лагерь, то — пять.
— А зачем вам книги?
Смахивает на тюрьму. Я стал поспешно сортировать книги, записи, расчеты, накопленные за два с половиной года ссылки: что уложить? Взять много — замучаешься тащить, взять мало — упустишь необходимое. Надеть лучше телогрейку попроще и шапку подешевле: хорошими вещами только уголовников дразнить на этапе. Набралось, однако, много: чемодан, рюкзак — опять будет худо…
Обращение! Обращение в кармане!
— В уборную — на дорожку — одну минуту…
Начальник нахмурился, замялся на секунду, затем кивнул. Дина и Барахло ждали меня в огороде. Чекисты наблюдали из окна. Выкинув бумагу, я долго стоял в своей маленькой деревянной будке-уборной.
Две недели назад, когда я копал картошку в огороде, двое неизвестных в черных пиджаках, якут и русский, вдруг появились на крыльце соседнего дома. Один показал на меня пальцем другому. Когда я выпрямился, они отвернулись и быстро скрылись за углом. В тот же вечер я отбил в уборной одну из досок снизу, на всякий случай.
И вот этот случай настал. Я могу отодвинуть доску, вылезти — и бежать! Бежать по линии окно-уборная, затем направо — в лес, в тайгу, там рюкзак с припасами наготове. Пока-то они съездят за собаками. Тысячи раз за эти годы я обдумывал, как уйти от собак. Водой, конечно, водой в это время года, она еще не везде замерзла. Черт, Дина! Дина побежит за мной. Я забыл запереть ее в сенях… Я вышел в дверь. Барахло спрыгнул с крыши сортира и побежал по жердочке за мной.
Идиот. Нужно было бежать сразу, как только появились те двое в пиджаках. Разве не принял я решения бежать при первом же намеке на подготовку ареста? Но не хватило воли. Хотя знак был очевидный, верный — какие нужны еще подтверждения? — беги! Вместо этого освободил только доску на всякий случай — и остался в дураках.
— Ну что, пошли?
— Пошли.
Я забрал свои вещи и вышел, не оглядываясь. Начальник КГБ запер дверь, положил ключ в карман, вышел через калитку на улицу, я за ним, парень сзади. На улице ждали два мотоцикла, один с коляской, на нем известный мне якут — местный сексот. Как бесшумно сволочи подобрались к дому! Мне сказали сесть в коляску, к этому сексоту, сами — на передний мотоцикл. Рванули на всей скорости — они впереди, сексот за ними. Дина мчалась сбоку, язык наружу, дышала тяжело после чумки, перенесенной летом. Улицы были мертвы, абсолютно пустынны, хотя было воскресенье. Неужели они запретили людям высовываться из домов?
На грунтовом взлетном поле нас действительно ожидал десятиместный кукурузник. Мотоциклы подкатили прямо к самолету, минуя старое осевшее зданьице аэропорта. Снаружи никого, зато видны прилипшие к стеклам лица… Тут я обнаружил, что чемодан потерялся по дороге. Книги, записи — все пропало! К моему изумлению начальник КГБ приказал сексоту вернуться и поискать. К еще большему изумлению, чемодан нашелся и был привезен.
— Теперь вы подождите-ка минуточку, — сказал начальник и потрусил к зданьицу.
Лица от стекол отлипли. Он притрусил обратно, воскликнул удивленно: «Никто не желает лететь нашим рейсом!» — и засмеялся сам на свою шутку. Сексот-якут и русский парень с обложки не улыбнулись.
Я закинул вещи в пустой самолет, влез по лесенке, чекисты за мной, Дина тоже вспрыгнула. Парень пинком выкинул ее наружу Она не взвизгнула, стояла теперь, не отрываясь глядя в дверь на меня. «Погибнет, — подумал я. — Якутская собака. Так и умрет, ожидая в аэропорту. И кот погибнет. Впереди зима, дом под замком». Вошел летчик, закрыл дверь, взлетели. Дина все стояла, не двигаясь.
