Джеффри Робертс - Иосиф Сталин. От Второй мировой до «холодной войны», 1939–1953
Для Сталина самым важным результатом Тегеранской конференции было достигнутое согласие по операции «Оверлорд». Он уже не рассматривал второй фронт во Франции как жизненно важную необходимость, однако было не менее важно, чтобы его западные союзники разделили с ним бремя наземных военных действий против Германии. Если бы Советский Союз был так ослаблен войной, что не смог бы достичь мира, такая победа стала бы поистине пирровой победой. Присутствие англо-американских войск на континенте также соответствовало планам Сталина о длительной военной оккупации Германии союзными войсками с целью подавления ее военной мощи. По германскому вопросу Рузвельт сходился со Сталиным во мнении, что нужен карательный мир, подразумевающий радикальное расчленение страны. У Черчилля были возражения, однако даже он согласился с тем, что для предотвращения восстановления мощи Германии нужны жесткие меры. Что касается польского вопроса, Сталин с одобрением воспринял готовность Черчилля и Рузвельта сдвинуть границы Польши на запад, потому что это позволило бы официально закрепить советско-польскую границу, установленную в рамках советско-германского пакта. Предложенная Рузвельтом концепция международной безопасности предполагала, что СССР будет играть важную роль в управлении послевоенным миром, в то время как замечания Черчилля по отношению к правам России на выход к тепловодным портам позволяли надеяться на благоприятные изменения в режиме Черноморских проливов. В личном плане Сталину удалось установить хорошие рабочие отношения с Рузвельтом. В общении с Черчиллем у него были некоторые трения, однако к концу конференции в межличностных отношениях было восстановлено согласие.
Но что Сталин на самом деле думал о Черчилле и Рузвельте? Как и в других вопросах, касающихся сокровенных размышлений Сталина, здесь сложно избежать ухода в сферу предположений и догадок, так как сам Сталин почти не выдавал своих мыслей. В обществе Черчилля и Рузвельта Сталин казался необыкновенно откровенным в разговоре как на личные, так и на политические темы, однако, как отмечает Сприано, он «искусно вовлекал своих собеседников в доверительные отношения». Такой же манерой общения характеризовались и его многочисленные встречи с другими западными политическими деятелями. С другой стороны, Черчилль и Рузвельт были единственными за все время войны собеседниками, которые могли общаться со Сталиным хотя бы примерно на равных. Наверное, для Сталина было большим облегчением для разнообразия пообщаться с людьми, обладающими такой же властью и значением – при условии, что они относились к нему с уважением и что он мог получить от них то, что хотел. Конечно, Сталина отделяла от Черчилля и Рузвельта огромная пропасть идеологических убеждений. Однако и это различие на самом деле было не таким большим, как это могло показаться на первых взгляд. Советская пропаганда представляла Черчилля и особенно Рузвельта как представителей прогрессивной части правящего класса, как руководителей, которые искренне хотели действовать сообща с Советским Союзом не только в военное, но и в мирное время. Конечно, при выборе политического курса Черчилль и Рузвельт преследовали собственные цели, однако в марксистской вселенной Сталина вся политическая жизнь по определению основывалась на объективных или субъективных материальных интересах. Для Сталина на первом месте была его идеологическая и политическая деятельность, и именно с этих позиций он определял свое отношение ко всем остальным. Это не означало, что чисто личностные отношения были для него несущественными. Вся политическая жизнь Советского Союза, и в том числе действия Сталина, определялась индивидуальными и групповыми отношениями доверия, лояльности и дружбы. Сталин искренне верил в роль великих людей в историческом процессе. В интервью в 1913 г. он утверждал, что великие люди – это люди, которые умеют правильно понять новые условия и понять, как их изменить90. В том же интервью он скромно отрицал любое сходство между его ролью в истории России и ролью Петра I или великого Ленина, однако несложно догадаться, что как и Гитлер, Сталин считал себя избранником судьбы. В то же время, в отличие от Гитлера, Сталин не был эгоцентристом и был готов разделить место на пьедестале истории с двумя другими избранниками судьбы – Черчиллем и Рузвельтом, но если только это соответствовало его целям и интересам.
Две недели спустя после Тегеранской конференции Чарльз Болен дал следующее определение новых целей Советского Союза в войне, которое впоследствии очень широко цитировалось: «Германия будет расколота и останется расколотой. Государствам Восточной и Юго-Восточной и Центральной Европы не дадут объединиться в какие бы то ни было федерации или ассоциации. Франция будет лишена колоний и стратегических баз за пределами ее территории и не получит возможности поддерживать сколько-нибудь весомой военной системы. Польша и Италия сохранят за собой примерно такие же территории, как теперь, однако едва ли той или другой будет дана возможность содержать сколько-нибудь значимые вооруженные силы. В результате Советский Союз станет единственной выдающейся военно-политической силой на европейском континенте. Остальная часть Европы будет приведена к военно-политическому бессилию»91.
Оценка Болена была вполне справедливой, однако он преувеличивал стремление Сталина добиться в результате военных действий чего-то большего, чем восстановить границы СССР в том виде, который они имели в 1941 г. В то же время, Болен не учитывал очень важный компонент концепции Сталина: цели Советского Союза должны были быть достигнуты в сотрудничестве с Черчиллем и Рузвельтом, и их помощь должна была быть компенсирована осуществлением целей Великобритании и Америки в их сферах интересов. Новые цели, поставленные Сталиным, носили не только стратегический, но и политический и идеологический характер. Европа, в которой вождь СССР намеревался играть доминирующую роль, должна была представлять собой континент, преобразованный в результате социально-экономических потрясений и распространения коммунизма. Сталин был всерьез намерен поддерживать отношения, установившиеся между участниками «большого альянса», в течение неопределенного срока, однако эта цель противоречила его новой концепции радикальных преобразований в европейской политической жизни. Сам Сталин не видел противоречия между сохранением в мирное время «большого альянса» и началом перехода всей Европы к социализму и коммунизму, однако эти взгляды не разделяли Черчилль и Рузвельт. В их концепции послевоенного мира ведущую роль играла идея об установлении во всей Европе капитализма – на демократической основе и в соответствии со стратегическими и экономическими интересами Великобритании и Америки. Пока продолжала бушевать война, эти фундаментальные противоречия между концепцией развития СССР и западных держав могли быть прикрыты рассуждениями об объединении усилий в борьбе с фашизмом. Однако по мере того, как приближалась победа, трения и противоречия внутри коалиции СССР и Запада начинали усиливаться, ставя под сомнение приверженность Сталина идее сохранения «большого альянса» в мирное время.
