Алексей Шерстобитов - Ликвидатор. Книга вторая. Пройти через невозможное. Исповедь легендарного киллера
К примеру, переводят человека из суетливой, неспокойной, нервозной камеры в другую, где вместе с ним еще один тихий, молчаливый, ничего не говорящий и почти не подымающийся с кровати человек. Ведёт он — себя странно, будто после прохождения курса психотерапии спецсредств, даже движения заторможены, как, у саламандры. Так проходит день, два, неделя, тебя никуда не вызывают, вы постоянно вдвоём и постоянно в молчании — красота, мозг впитывает любую информацию, представляемую ему в виде пищи. Прочитанные книжки, доставляющие огромное удовольствие, лишь ублажаются уравновешенным состоянием и установленным режимом, кажется, что попал в какой-то отпуск. Но вот наступает день, когда твой сосед начинает двигаться чуть быстрее, говорит на пару фраз больше, словно познав неведомое, и явно хочет об этом рассказать. Почему нет, раз в две недели можно и поболтать, тем более — о чем-то высоком. После отбоя он подсаживается к тебе на кровать, вытягивает тонкую шею, которую никогда не поворачивает, но лишь весь корпус, случайно показывая тоненький шов, и ты понимаешь, что это след от верёвки… Сразу напрягаешься и вслушиваешься не только в каждое сказанное шёпотом слово, но пытаешься рассмотреть в полумраке дежурного освещения выражение его глаз и интонацию его души.
Он говорит тихо, вкрадчиво, желая донести до тебя каждое своё слово, притом ничего не объясняя — просто безсвязные фразы, явно много значащие в его прошлом. Возможно, это повествование о его положении, бывшем когда-то высоким, о семье и о том месте, что грезится ему уже несколько месяцев последнего периода его заключения. Понятно, что место не земное, а то, где собраны его минимальные желания на сегодняшний день, место, которое обещает одиночество и спокойствие.
Какие чувства испытывает человек в подобной ситуации расскажу из своего опыта.
Незаметно мурашки начинают пробегать по спине, и ты чувствуешь какую-то свинцовую тяжесть, изливающуюся из него и пытающуюся завладеть твоим спокойствием, которым ты наслаждался целых две недели, совершенно не обращая внимания на этого старика. Он не мылся, но от него не пахло, он сидел за столом, что-то жевал, но, оказывается, почти не ел и почти не пил, и сейчас, глядя на его восковые, почти прозрачные пальцы, вспоминаю, что я не помню, чтобы он ходил в уборную. Подымаясь на прогулку, он согбенно садился на скамейку прогулочного дворика, закрывал глаза и застывал, всё его движение, которое выдавало в нём жизнь, было где-то между верхним срезом губ и кончиком носа, которые шевелились в изредка произносящихся про себя фразах. Это было удобно, потому что дворики были маленькие и заниматься никто не мешал.
Через 2–3 дня после нашего знакомства я перестал задавать ему вопросы или пытаться помочь. На всё он отвечал одинаковым движением руки, говорящим: «Оставьте меня, пожалуйста». Ложась спать, он не раздевался, а вставая, не пытался потянуться, мимика его была нулевой, а глаза с мертвенно-прозрачными серыми зрачками совершенно не шевелились, производя впечатление просто стекла — стекла, на котором не оставался даже пар от собственного дыхания, и дыхания тоже не было слышно.
Он казался много старше меня и, сидя рядом, тяжестью своего иссохшего тела даже не примял матрац. Я пытался собрать воедино всё им сказанное, но любая мысль разбивалась о постоянно повторяющуюся фразу: «Какое счастье, что мы оказались в одной камере, мы всё устроим очень быстро». Ещё полчаса, и моё терпение начало заканчиваться, я готов был поддержать его, мог постараться успокоить, в конце концов, просто оборвать, но он был невменяем и видел точную цель, средством достижения которой определил именно меня: «Вы же тот самый, тот самый “Солдат", вам же ничего не стоит, а мне будет легче». Кажется, смысл его желания становился понятным, но вся тяжесть моего положения только начала до меня доходить. Алексей (оказывается, мы были тёзками, и разница в годах была не более пяти лет, хотя он выглядел стариком) продолжил: «Вы же профессионал… Помогите мне уйти из жизни!». При этих словах, которых я в жизни никогда не слышал и которых никогда не предполагал услышать, скорее, мог подумать о ситуации образной, я наконец понял, что попал в положение, грозящее стать не просто нонсенсом, а печальной бедой, и не только для него.
О нём я уже слышал, он бывший директор огромного завода, выпускающего запасные части то ли для Камаза, то ли для МАЗа, причём производство было монопольным. Его обвиняли в организации убийства мэра города, но был ли он на такое способен? По крайней мере, в том состоянии, до которого он то ли дошёл сам, то ли был доведён, явно нет.
В любом случае, спать мне больше было нельзя — Алексей, поняв, что помощи не дождётся, мог предпринять что-то сам, и сюда меня посадили тоже явно не случайно, то есть пока помощи ждать не от кого. Ясно одно, покончить с собой я ему не дам, и не только оттого, что это повесят на меня (с моими-то статьями!), а просто потому, что обязан помочь. Возможно, пройдя такое жуткое испытание, человек все же сможет восстановиться до нормального состояния, хотя, судя по применяемым в наших учреждениях мерам, прежним он никогда не станет.
Наутро я предупредил врача через ДПНСИ смены о состоянии Алексея, но должного внимания в виде ожидаемой реакции не увидел и продолжал спать урывками, чуть ли не стоя, вспоминая свою военную молодость и не менее насыщенную последующую жизнь.
Так продолжалось ещё три дня, после чего я покинул эту камеру, вспоминая с жутью последние четверо суток, сопровождавшиеся не только вышеописанным, но и постоянными взглядами с мольбой о помощи, оказать которую я был не в состоянии. Не знаю, какой стала его дальнейшая судьба, но, как мне кажется, разум этого человека сам поставит жирную точку если не в физическом существовании, то в душевном точно.
Это лишь единичный пример воздействия на психику. Кроме того, учитываются и изучаемые характеры, и психологические портреты, и предъявляемые статьи, и поведение, и предпочтения, а также то, что создаёт дискомфорт и неприязнь. Умело компонуя состав в камере и инициируя возможность столкновения, делается попытка создания необходимой атмосферы. Конечно, многое предсказать невозможно, арестанты тоже многое понимают и, основываясь на пресловутой солидарности и приобретённом опыте, пытаются если не сопротивляться, то, по возможности, терпеть или не обращать внимания.
Атмосфера, разная по своей заряженности, живёт в каждом из сокамерников и создаёт переживания, накладывающие свой разъедающий отпечаток на тщательно выстраиваемую защиту человека, главной задачей которого является всё же суд и подготовка своей позиции на нём перед обвинением.
