Крысиная тропа. Любовь, ложь и правосудие по следу беглого нациста - Сэндс Филипп

Именно это могло произойти с Отто Вехтером перед смертью, сказал профессор Пинцани. Летняя жара могла ускорить процесс, так как распространение кровотечений ускорялось из-за открытых кровеносных сосудов. Это поэтапный процесс. «Если оказываешься в таком положении, когда поражены внутренние органы, ты заживо разлагаешься, тебе крышка. Ты умираешь черным, — добавил он, — так как кровотечения происходят во всем организме, делая его черным».

Были бы симптомы теми же при отравлении ядом?

Это должно было быть очень мастерское отравление, сказал профессор Пинцани. «Полагаю, отравитель не стал бы подливать культуру Leptospira japonica Вехтеру в кофе. Он поступил бы проще. С другой стороны, вокруг было много сумасшедших, так что могло произойти всякое… Но если бы я руководил шпионской сетью и задумал убить Вехтера, мне не пришел бы в голову лептоспироз».

«Так или иначе, — продолжил он, — если Вехтер нацистский преступник, то волочите его в Нюрнберг, на виселицу… Зачем травить? Лучше поймать, публично судить, показать, что вы отловили нацистского преступника».

Профессор Пинцани был вполне уверен в своих умозаключениях. Имея кости и современную криминалистическую технологию, можно получить больше информации. Можно найти ДНК или РНК бактерий. Обнаружили же ДНК и генетические болезни в костях египтян, живших три тысячи лет назад! В отличие от Сью Блэк, он считал, что в костях, оставшихся с 1949 года, что-то еще можно найти.

«Если делать ставки, то я бы поставил на то, что у него был лептоспироз, это наиболее вероятный клинический диагноз». С мнением римских врачей это тоже совпадает. «Я сильно сомневаюсь, что ему в суп добавили культуру Leptospira». Само по себе это осуществимо, но нужна бактериологическая лаборатория для получения культуры высокой концентрации, которую нужно еще проглотить не слишком горячей. «Понятия не имею, сколько бы ее потребовалось и какой она была бы на вкус».

Разговор подошел к концу.

«Меня заворожила вся эта история, — признался профессор Пинцани. — Я же итальянец».

Отравление Отто — невероятная версия. Он умер, потому что любил плавать. Хорста ждало разочарование.

52. 2018, Хагенберг

Я вернулся в Хагенберг, чтобы закончить серию подкастов. Мне хотелось поделиться с Хорстом материалами о Карле Хассе, результатами своей поездки в Альбукерке, встречи с семьей Лусида и недавнего научного ликбеза. Видимо, снова извлекать тело его отца из могилы не имело смысла. Но мне хотелось обсудить с Хорстом кое-что еще: в любом крупном массиве документов непременно что-то пропустишь; в данном случае это было письмо, попавшее в подборку по случайности. Это записка, короткий мейл Хорста его племяннику Отто, отправленный за несколько лет до нашего знакомства.

Замок был в приличном состоянии. Дарио, племянник из Палермо, сын Лизл — тот самый, которому полагалось принять останки Отто, увезенные с кладбища Кампо Верано через десять лет после погребения, — приехал с Сицилии и привел его в порядок. Большой зал был выметен, окна отремонтированы и отполированы, посередине встал большой стол, накрытый белой скатертью и сервированный на четверых. За обедом произошел разговор.

Хорст признал, что эксгумация — дело хлопотное и ненадежное. «Благодарю вас за неустанные старания выяснить правду об убийстве моего отца», — написал он в своем ответе на отчет эксперта [826]. К сожалению, у него не оказалось прав на отцовскую могилу, так как не он платил за ее содержание. Эту заботу взяла на себя племянница, унаследовавшая от своей матери, сестры Хорста Трауте, сельский дом Шарлотты в Фибербрунне. Хорст просил ее о разрешении на эксгумацию, но не получил «никакого ответа». Оставалось разве что «убедить бургомистра Фибербрунна в значимости моего отца и постигшей его участи».

Научные выкладки профессоров Блэк и Пинцани оставили Хорста равнодушным: к мнению, что причиной смерти Отто стал лептоспироз, он отнесся скептически. Его больше привлекала мысль о намеренном отравлении.

— Не понимаю, почему Визенталь так ненавидел моего отца, — повторил он, хотя как будто уже не считал отравителем именно знаменитого охотника за нацистами. Он согласился с тем, что яд не принадлежал к излюбленному арсеналу американцев.

В результате исключения остались только СССР и Карл Хасс, как первый подозреваемый в сотрудничестве с Советами.

— Он знал, что советские убьют его за пособничество украинцам и сильный антикоммунизм, — гнул свое Хорст. — Думаю, Карл Хасс предложил моему отцу работать на американцев.

С таким предложением у Отто не возникло бы проблем, полагал Хорст теперь, в отличие от того, что утверждал раньше.

Мы вернулись к действиям его отца и к сравнению публичной казни пятидесяти поляков в Бохне в декабре 1939 года и казней в Ардеатинских пещерах в марте 1944 года, за которые Хасса обвинили в «преступлениях против человечества». Это разные вещи, возразил Хорст:

— Казнь в Бохне была карательной акцией, к таким прибегает любая армия. Решение убить их принял не мой отец, а какой-то судья из гестапо.

— Он присутствовал при казни, — возразил я и сообщил о своем желании отыскать якобы существующий альбом с фотографиями.

— Он должен был там присутствовать как представитель краковской власти, — ответил Хорст и процитировал письмо Отто Шарлотте: — «Завтра мне придется публично расстрелять 50 поляков». Не «я рад их убить» или «хочу их убить»: он пишет, что ему приходится это делать. Из немецкого текста это совершенно ясно.

А как насчет приказа Отто о создании в Кракове гетто и перемещении туда евреев?

Хорст согласился, что это была суровая акция, достойная сожаления. Тем не менее само по себе создание гетто еще не говорит о будущей участи переселяемых туда евреев.

— Никто не знал, что за этим последует, это еще не было убийством. — И он вспомнил, что дед Шарлотты Август фон Шейндлер, возможно, был евреем, из-за чего мать Хорста так и не получила Ariernachweis, свидетельство об арийском происхождении.

Разговор вышел резким, разногласия были непримиримы, однако Хорст все еще ценил наши отношения, считая меня незашоренным человеком.

— Я надеялся, что вы в состоянии передумывать, меняться, — сказал он. — В наших отношениях имеется некоторый прогресс. — Ему хотелось быть позитивным. — Я рад, что вас по-прежнему занимает вся эта история, это вызывает у меня хорошее чувство. Но я хочу высказаться ясно: документальный фильм мне не понравился, потому что в нем мой отец выставлен преступником.

Что до подкаста, то Хорст надеялся, что в нем не будет клише о нацистах, что он побудит слушателей к самостоятельному мышлению, к пониманию причин, по которым Отто стал нацистом, расскажет о великой любви между его родителями. Мир должен знать об этом. Наверное, сказал он, Отто и Шарлотта были бы рады видеть нас двоих за работой со всеми этими документами. В конце концов Шарлотта посвятила последние годы жизни стараниям убедить журналистов и остальных людей взяться за эти материалы.

— Именно для этого она сохранила документы.

Программа Би-Би-Си ее порадовала бы, сказал Хорст, она ведь любила Англию; вероятно, он забыл о письме Шарлотты на австрийское радио с жалобой на одну из передач об Отто.

— Она хотела сохранить все это, объяснить детям и внукам, показать все как есть, как все было в действительности.

«Как все было в ее действительности», — мог бы поправить я Хорста.

Действительность Шарлотты запечатлена на пленке, записанной ею к 28-й годовщине смерти мужа и преподнесенной в подарок детям. «Отто был чувствительным, веселым, воплощением жизненного оптимизма», — говорит она им.

Ему всегда нравилось делать то, что он считал правильным. Он болел оттого, что должен был — как солдат, как губернатор, как чиновник высокого ранга, ответственный за страну, Польшу — делать вещи, которых делать не хотел. До самого конца он отказывался от компромисса со своей совестью, но порой просто не мог сделать того, что считал правильным [827].