Александр Етоев - Книга о Прашкевиче, или От Изысканного жирафа до Белого мамонта
Сам я, к сожалению, не каждому смог помочь…
А семья? Семья помогала выстоять?
С этого и надо начинать.
Друзья это само собой. Но это круг внешний.
А живешь ты в кругу внутреннем — в семье. И от нее стопроцентно зависит — сможешь ты все-таки проявить себя или растечешься лужицей, как снег под солнцем. С Лидой (моя жена) я живу более сорока лет. Оба мы — люди непростые, у каждого множество собственных интересов. Она — геофизик, кандидат геолого-минералогических наук. Кроме научных монографий и статей, у нее печатались стихи в сборниках — в Москве, в Новосибирске, в Санкт-Петербурге, она переводит с английского. Ну и не надо забывать: она мой первый читатель. В пору событий, связанных с запретом некоторых моих книг, когда я не имел работы и не мог печататься, именно Лида спасала мои настроения. Мы вырастили дочь — прекрасного врача, вырастили двух внуков, один из них, скажу скромно, очень неплохой физик. А еще мы с ней любим путешествовать. Мы жили и работали на Сахалине, на Камчатке, на Курильских островах, на Дальнем Востоке, в Сибири, на Урале; мы побывали во многих чудесных городах мира, причем не просто «прилетели-улетели», а видели их изнутри: Нью-Йорк, София, Стамбул, Каир, Париж, Афины, Куала-Лумпур, Бангкок, Калькутта, Варшава, Берлин, Иерусалим, Барселона, и прочая, прочая. Пересекали пустыни и океаны, на машине проехали по многим штатам Америки. Нет смысла перечислять… Мы всегда были ВМЕСТЕ. И все мои стихи посвящены ей…
У каждого автора есть ещё и «ближний круг», так или иначе влияющий на творчество…
Для меня это, прежде всего, научная среда. В этом мне крупно повезло. Я давно живу в новосибирском Академгородке, несомненно, одном из самых ярких и значительных мировых научных центров. Некоторые мои друзья давно академики, другие — доктора наук. Жена — геофизик, дочь — врач, внуки тоже завязаны на науку. Но вот забавная закономерность: чем дальше от Новосибирска, тем больше друзей-писателей…
Ты всегда выглядишь бодрым и подтянутым, хотя и не очень строго соблюдаешь режим. Что это? Здоровая наследственность, занятия спортом, старая полевая закалка? Поделись секретом, как тебе удаётся сохранять отличную физическую форму?
Пить надо в меру, говорит моя мудрая жена. И не травить себя всяческими диетами.
Геннадий Мартович, говорят, что писатель, которому «за шестьдесят» начинает повторяться, что он уже не в состоянии удивить читателя, создать шедевр. Сказано это, конечно, не о тебе. Ты всегда удивляешь. Но все же прокомментируй.
Возраст — это определенное восприятие жизни и соответствующая реакция на нее. Мудрость не всегда приходит с возрастом, чаще всего где-то отстает. Но если тебя зажигает на живое, и ты не перестаешь удивляться голосам за окном, свету, теням, женщинам, птицам, книгам друзей, значит, жизнь продолжается, и ты еще на что-то способен. Я ведь из того поколения, которое всячески пытались научить ходить строем. Одни, противясь, искали прибежища в алкоголе и гибли, другие бездарно растрачивали свой талант в безуспешных попытках лукавого приспособленчества и гибли, гибли, гибли, но те, кто выжил, те юмора не растратили.
Я всю жизнь занимался только тем, чем хотел заниматься.
Конечно, это лишало меня некоторых удовольствий, а время от времени власть предержащие отлавливали меня как снежного человека, но это тоже шло в кайф. Работать надо всегда, в любой ситуации. Тебя бьют, гоняют, не печатают, уничтожают тиражи твоих книг, а ты работай. Если изнасилование неизбежно, сам знаешь… Расслабься!.. Любимый мною Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин не зря жаловался: «Ах, это писательское ремесло! Это не только мука, но целый душевный ад. Капля по капле сочится писательская кровь, прежде нежели попадет под печатный станок. Чего со мною ни делали! И вырезывали, и урезывали, и перетолковывали, и целиком запрещали, и всенародно объявляли, что я — вредный, вредный, вредный…»
То же и со мной, но я-то знал: надо работать!
И учиться, само собой.
Учеба писателя предполагает какие-то особенные формы?
Покойный Сергей Александрович Снегов часто повторял мне: «Геночка, выпивайте чаще. Геночка, выпивайте с самыми разными людьми. Иначе, как вы поймете прихотливый ход их мыслей?»
И действительно. Я выпивал и пытался угадывать прихотливый ход мыслей.
Помню, в Переделкино в библиотеке Дома творчества писателей выступал поэт Август Муран — худой смуглый якут с длинными черными волосами. Он кусал ногти, трагически улыбался, невыразимо страдал. Простой якутский поэт по имени Август. Оригинально. Как болгарка, носящая имя Федя. «Я печатаюсь только во Франции, — сказал он, не отводя от нас раскосых глаз. — Меня не знают в Якутске, не знают в Москве, зато знают в Париже. Моя миссия: открыть людям глаза на открытый мною главный скрытый двигатель мирового искусства».
Понятно, по старинке я считал, что главным скрытым двигателем мирового искусства является основной инстинкт, но якут по имени Август открыл мне глаза. «Лепра! — объяснил он с придыханием. — Лепра — как дыхание смерти. Все человеческое искусство порождено лепрой. Проказа, как состояние духа, вот над чем следует думать. Истинный мир — это мир прокаженных. — Он поднял длинный палец. — А остальное человечество, все эти так называемые здоровые люди, пока избежавшие лепры — просто больные…».
Я был в восторге. Я многому научился у скромного якута по имени Август.
Правда, на мою просьбу прочесть стихи он скромно ответил: «Я прочитаю. Но по-французски».
«А почему не по-якутски?»
«Я диктую переводчикам с голоса».
Рядом в каморке старого корпуса переругивалась с такой же дряхлой подружкой почти столетняя Анастасия Ивановна Цветаева. Улица Петра Павленко упиралась в дом Бориса Пастернака. Бродил по дорожкам Лев Эммануилович Разгон. Круглые колени моей соседки безмолвно кричали об основном инстинкте. Но вот стоял красивый якут и говорил о лепре…
Это и есть писательская учеба.
Геннадий Мартович, ты всегда думал о будущем. И в «Теории прогресса», и в «Кормчей книге», и в «Царе-ужасе». В рассказе «Кот на дереве» ты заглядывал в 2011 год, а он уже на дворе. Я не о засилье в 2011-м «эдиков», на которое ты в 1986-м (первая публикация «Кота») явно не рассчитывал… Я о другом… Стругацкие писали, что «будущее создаётся тобой, но не для тебя». Но ведь это сказано о некоем глобальном, отдалённом, не завтрашнем (в прямом смысле этого слова) будущем. А вот своё завтрашнее будущее мы всё-таки создаём сами, именно для себя. И, конечно же, ты создавал своё будущее, когда пацаном писал письма Ефремову, Гуревичу и Плавильщикову. И делал «всё такое прочее».
