Шапи Казиев - Имам Шамиль
Об условиях Шамиля военный министр князь В. Долгоруков доложил Николаю I. Родственники похищенных, командующий войсками в Прикаспийском крае князь Г. Орбелиани и муж сестры Д. Чавчавадзе, член Совета Главного управления Закавказским краем барон А. Николаи старались внушить начальству, что возвращение сына не повредит военным действиям против Шамиля. И даже напротив, раз Шамиль не смирился после выдачи сына под Ахульго, возвращение Джамалуддина, воспитанного в России, могло бы внести раскол в отношениях между сыновьями имама и полезно повлиять на достижение искомых целей в Дагестане и Чечне.
Император обещал подумать, однако само происшествие воспринял как личное оскорбление и искал виноватых. Но Воронцова не было, Реад лишь исполнял обязанности наместника, и выходило, что виноват во всем один Шамиль.
Политический резонанс
Хуже всего было то, что история получила громкую огласку не только в России, но и далеко за ее пределами. Не помогло даже вездесущее Третье отделение собственной Его Императорского Величества канцелярии.
Недовольство императора событиями в Кахетии разделяли даже его противники в войне, правда, совсем по другому поводу.
Командующий турецким экспедиционным корпусом в Грузии Омер-паша упрекал Шамиля в поспешности и нежелании подчиняться его плану совместных действий. На это имам ответил: «Я выходил к вам навстречу с сильным войском, но невозможно было наше соединение по причине сражения, бывшего между нами и грузинским князем. Мы отбили у них стада, имение, жен и детей, покорили их крепости, с большой добычей и торжеством возвратились домой, так радуйтесь и вы!»
Однако никакой радости демонстративная самостоятельность Шамиля у союзников не вызывала. По плану премьер-министра Англии лорда Г. Пальмерстона и его союзников Шамиль должен был стать силой, которая помогла бы турецкой армии отторгнуть от России весь Кавказ. Границы предполагалось отодвинуть за Терек и Кубань, вернуть Турции и Персии их прежние владения, включая Грузию, а государство горцев оставить под протекторатом Порты или, в крайнем случае, согласиться на его формальную независимость.
В надежде приручить гордого имама ему был обещан титул короля Кавказского, а лазутчики доставили в Ведено соответствующий фирман султана, знамя и богатые ордена. Шамиль объявил об этом повсюду, желая поднять боевой дух сподвижников. Но на приглашения турок и англичан к совместным действиям больше не отвечал. Властный тон турецкого командования он воспринял как оскорбление, дарованный ему титул счел нелепостью, а знамя и ордена — мишурой, не стоящей фунта пороху или пуда свинца, которых он так ни от кого и не получил. Но союзники все еще надеялись на Шамиля и, когда дела их пошли не так, как они того ожидали, объявили о возведении имама в звание генералиссимуса, а сыну его Гази-Магомеду пожаловали титул паши. Это изумило даже К. Маркса, сообщившего об этом в европейских и американских газетах. Но Шамиль только горестно размышлял над повадками великих держав, любящих одерживать победы чужими руками.
Британский комиссар при турецкой армии бригадный генерал В.-Ф. Вильямс подошел к делу иначе. Он обратился к Шамилю из турецкого лагеря близ Карса осенью 1854 года уже как к признанному Европой главе государства и союзнику. Похоже, именно это и было главным в письме, хотя больше в нем говорилось о судьбе пленниц.
«…Я с особенным удовольствием посылаю Вам письмо сие с целью уведомить Вас, что англо-французская армия, высадившаяся в Крыму, разбила русскую армию под начальством князя Меншикова, лишившегося при этом 14 тысяч человек. Все атаки произведены с успехом, и артиллерии нашей предстояло только открыть огонь по Севастополю. Балаклава нами взята, Анапа же взорвана на воздух и оставлена русскими.
Но все сии знаменитые подвиги не помрачают славы, сопровождающей по всему свету имя Ваше в течение стольких лет. Вы, конечно, примите с благодарностью искреннее объяснение мое, что при нынешнем признании правительства Вашего союзными державами нельзя не пожалеть о поступках некоторых из Ваших воинов, обесславливающих Ваше правление, как они это недавно сделали нападениями в окрестностях Тифлиса…
Лорд Страдфорт (английский посол в Турции.— Ш. К.), в качестве приятеля Вашего и заступника в Константинополе, умоляет Вас через меня, дабы Вы приказали немедленно доставить несчастных особ сих обратно в свои дома; к гласу его превосходительства присоединяю и я, в качестве воина, свою покорную просьбу. От друзей Ваших узнаю я, что поступки сии были совершены с намерением побудить к размену пленных, но я снова прошу Вас последовать моему совету и полагаться на оружие, Вам никогда не изменявшее, более чем на вопли несчастных женщин, которых все честные люди обязаны защищать».
Письмо это тоже осталось без ответа.
Европейские державы, вступившие в войну против России, старались придать кавказской политике императора самое мрачное отражение в газетах и журналах. Но и без того вождю горцев было посвящено множество книг, поэм и песен. В парижском театре «Сен Мартен» собирала аншлаги пьеса П. Мериса «Шамиль». Имам представлялся как трагический герой, борющийся с «жандармом Европы». В послереволюционной Европе Российскую империю считали главной гонительницей свободы, либеральных реформ и республиканского устройства.
Вновь вспомнили маркиза Де Кюстина. Этот малоизвестный французский писатель был приглашен в Россию в 1839 году для создания книги о великом государстве и благоденствии его народа под сенью императорского скипетра. С помощью маркиза Европе желали продемонстрировать Россию в самом выгодном свете. Кюстин получил возможности даже большие, чем были у Пушкина, когда он изучал историю Пугачевского бунта. Маркиза принимали в лучших домах и возили всюду, куда бы он ни пожелал.
Кюстин поездил, погостил, посмотрел, вернулся в Париж и действительно написал книгу «Россия в 1839 году».
Книга быстро сделалась популярной и часто переиздавалась. Везде, кроме России. Здесь она была строжайше запрещена потому, что вместо гимна просвещенной монархии Кюстин самым неблагодарным образом изобразил Россию полудикой страной с варварскими порядками, продажными чиновниками и бесчеловечным управлением.
Европейское общественное мнение увидело в книге воплощение своих давних подозрений, а репутации Николая I был нанесен непоправимый урон.
Книга Кюстина, хотя и не во всем объективная, настолько ошеломила власти в Петербурге, что никто не нашелся что ответить. Зато Герцен, обличавший из Лондона тиранию Николая I, увидел в Кюстине яркое подтверждение своих воззрений и забил в «Колокол» с удвоенной силой.
