Арье Вудка - Московщина
Под звуки гармошки, под мельканье пуантов… А там, глядишь, ГУЛАГу какое-нибудь иное имечко дадут, покрасивше, позавлекательнее, да флаг над ним другой повесят, симпатичный такой, как новенькая юбка модницы: чего же еще?
В отношении антисемитизма Сверстюк высказал свое мнение, что его наличие – результат «нечищенности». «В Охотном Ряду с основания России не чищено. Одной благонадежности сколько накопилось!» – цитировал он Салтыкова-Щедрина, которого очень ценил. Так вот, во многих душах тоже от века не чищено, и душевная леность мешает выскрести из себя слежавшиеся пласты скверны. Все известные украинские политзеки – противники юдофобии. Двум народам-мученикам пора уже совместно подвести черту под страшным прошлым и вернуться к тем первоначальным отношениям, которые складывались в Скифополе во времена Маккавеев.
Сверстюка арестовали не за деяния. И следствие над мыслью не окончилось. В лагерь он прибыл с чекистской характеристикой: «идеолог шестидесятников». Майоры знают, как на это реагировать. Кроме обычного подслушивания и доносов, Сверстюка травят бесчисленными, как комариные укусы, мелочными придирками и издевками. Ежедневные вызовы «на ковер», глумящиеся рожи капитанов и майоров, некоторые из которых специально приезжают из управления лагерей.
– У вас почему это газеты и журналы на тумбочке лежат? Непорядок!
– А где же им быть?
– Как где? В каптерке.
– Но они же только сегодня пришли, я еще не успел их прочесть.
– Вот и брали бы из каптерки по одной для чтения, а потом – опять в каптерку.
– Склад работает в очень короткий и неудобный отрезок времени.
– Это нас не касается! Ишь чего захотел!
– Вы посмотрите, товарищ майор, он еще препирается! Пора, пора наказать!
И так изо дня в день. Майор Федоров врывался в бараки, устраивал там настоящий погром, особенно против ненавистных ему книг.
– Уберите эту х-ню! – кричал он, швыряя на пол «Программу КПСС» с тумбочки одного молодого коммуниста.
А пока чрево Левиафана безжалостно переваривает очередную жертву, Париж восторженно аплодирует треньканью балалайки.
– Ох, хочется мне, чтобы они там промаршировали! – говорил один озлобившийся зек.
«Мы всю Америку оденем в галифе!
Закроем все к е… матери кафе!
И наш солдат на Статуе Свободы
Напишет: „Мир, освобожденные народы!“»
Есть в России и такой фольклор, который пока не привозят в Париж…
* * *Когда наши герои освободили заложников Энтеббе, когда советская пресса заливалась проклятиями, лагерь, ахая от удивления, измерял на карте расстояние от Израиля до Уганды.
– Сюда не намного дальше! Как ваши, не собираются? – в шутку спрашивал молодой литовец Пятрас Плумпа, арестованный за издание «Хроники католической церкви Литвы». Он, в частности, рассказывал, что отношения между евреями и литовцами в Литве заметно улучшились, эти народы научились понимать друг друга. Плумпу везли из Литвы этапами вместе с натравленными уголовниками, которые грабили его, избивали, душили. В пересыльных тюрьмах он сообщал об этом начальству, но ничто не помогало: на следующем этапе его опять соединяли с теми же бандитами. Дело явно было подстроено. От единственной женщины, которую судили вместе с Плумпой, он получил известие, что она за время аналогичного этапа в Мордовию пережила больше, чем за всю свою жизнь. Другого подельника, отправленного в уголовный лагерь, там изувечили во время молитвы, и он навсегда остался с перекошенным лицом.
В лагере Плумпа боролся за вручение ему украденных чекистами открыток к религиозным праздникам. За это его под ничтожнейшим предлогом затащили в кабинет, раздели догола, били головой о дверь, заковали в наручники и, сдирая кожу с рук, окровавленного, поволокли в карцер. Дело было в начале июня 1976 года. Лагерь заволновался. Литовцы рассказывали гнуснейшую историю, как однажды под предлогом «обыска» менты вертели в заднем проходе у зека палец в специальной перчатке, стараясь вызвать гомосексуальную реакцию. В лагерных условиях это хуже убийства. Протесты привели к тому, что Плумпе выдали одну из уворованных открыток и даже выпустили его в зону.
Познакомился я и с харьковчанином Юрием Дзюбой, который добивался выезда в Америку по идеологическим мотивам и был за это арестован, хотя действовал абсолютно легально, через ОВИР.
Юрий Дзюба – верующий, одно время даже работал в официальной церкви, из которой был изгнан после того, как отказался взять к себе в любовницы харьковского епископа-гомосексуалиста.
Националистов стараются не выпускать, чтобы мир не узнал об имперском характере государства.
62. Нелегкий исход
По ту сторону забора тоже было весело. День и ночь мы слышали лай немецких овчарок и звуки автоматной стрельбы. Тренируются. Снова и снова топот муштровки, разухабисто-казенные строевые песни, «гав-гав-гав-гав!» хорового приветствия. Муштруются. Готовятся. Скоро ли очередной бросок? Куда? В Африку? В Европу? В Южную Америку? В Израиль?
Доходили до нас и другие сведения, свинцовая грязь их быта. Пьянки, хулиганство, разврат, поножовщина. Одного мента зарезали на танцульках. Подрались капитан Рак и прапорщик Титов.
Майор КГБ Черняк у всего поселка одалживает деньги и никому не возвращает. Попробуй, вытребуй у всесильного чекиста! Или попробуй откажи! Черняк даже девушек не стеснялся обирать. У племянницы Рака безвозвратно выудил сорок рублей. Зарабатывает же он, разумеется, в несколько раз больше ее. Таковы понятия о чести у наших благородных перевоспитателей.
* * *Внезапно мы открыли, что красные кровопийцы испытывают чувство классовой солидарности по отношению к… комарам!
Эти маленькие крылатые коммунисты кишели в болотных испарениях, плотными тучами садились и жалили каждый участок непокрытой кожи. Полицаи ходили закутанные в накомарники. Издалека они напоминали бедуинов. Но стоило только нам прикрыть шеи носовыми платками, как мент Белов, чернявый, гримасничающий, завопил на нас истошным голосом, написал рапорт. Долго таскали нас по кабинетам, мурыжили и мытарили за это чудовищное преступление. Какова наглость евреев! От комаров шеи вздумали прикрывать! Не положено!! Наказать!!! В этом состояла тактика чекистов: не давать вздохнуть, изводить бесчисленными, как укусы уральского гнуса, мелочными придирками, запретами и домогательствами. Их изобретательности не было конца. В лагере это обозначается сочным термином: «беспредел».
* * *Комплекс психических и физических издевательств подорвал здоровье ребят.
Менделевичу на моих глазах стало плохо в тот момент, когда хлынул ливень. Сильная гипертония. Тяжело переносить перепады воздушного давления. У него кровоточили десны. Лицо осунулось, проступили скулы.
