Станислав Зарницкий - Чичерин
В Париже состоялась еще одна более важная для советской дипломатии встреча. Сюда прибыл турецкий министр иностранных дел Тевфик Рюштю-бей, чтобы подписать советско-турецкий договор, переговоры о котором велись в течение всего 1925 года. Он говорил о желательности еще большего улучшения советско-турецких отношений, о чувстве личной симпатии турок к советскому наркому, который так много сделал для укрепления этих отношений.
— Новая Турция, — сказал он, — в настоящее время стремится по образцу СССР активно участвовать в борьбе азиатских народов против угрожающего им всем империализма.
В ответ Чичерин выразил твердое убеждение в ценности договора для советского и турецкого народов, готовность Советского правительства сделать все для улучшения добрососедских отношений между обеими странами.
17 декабря в Париже без особой торжественности, по-деловому, был подписан советско-турецкий договор. Реакция со стороны западных кругов была весьма бурной. Во французских политических кругах договор расценили как очередной удавшийся Советскому Союзу подкоп под Лигу наций, но сделать нельзя было ничего, договор стал реальностью.
Вскоре Чичерин благополучно выехал в Берлин. Покушение белогвардейцев на парижском вокзале не состоялось.
Сразу по приезде Чичерин послал визитные карточки Лютеру и Штреземану, давая понять, что на беседы не напрашивается, однако в порядке любезности сообщает о своем прибытии. На следующий день вопреки дипломатическому протоколу к нему прибыл Штреземан: так велико было его нетерпение узнать, о чем же все-таки Чичерин разговаривал с Брианом в Париже. Ушел он явно разочарованный. Ему казалось, что советский нарком что-то не договаривает и отделывается от него салонными любезностями.
Трогательной была встреча с Оскаром Коном, который в 1908 году защищал Чичерина перед прусским судом, а ровно через десять лет вел с ним по прямому проводу беседы о революционных событиях в Германии. Теперь Оскар Кон работал юрисконсультом в советском полпредстве.
22 декабря Чичерин выехал в Ковно. Визит советского всемирно известного политического деятеля вызвал здесь повышенный интерес. Литовское правительство хотело использовать визит как некий контрбаланс визиту советского наркома в Варшаву. Поэтому прием, оказанный Чичерину в Ковно, превзошел своей пышностью прием в Варшаве.
В 12 часов ночи нарком покинул Ковно. Отъезд ознаменовался неприятным событием: в Ковно вспыхнул чудовищный пожар, огромное зарево колыхалось над городом, освещая мрачный полог ночного неба. Некоторые усмотрели в этом дурное предзнаменование, и в последующие дни газеты усиленно раздували тревожные чувства обывателей, связывая воедино два факта: визит большевистского комиссара и страшный пожар.
Приезд наркома в Латвию был как нельзя кстати. Здесь активно действовали англичане, они усиленно вели антисоветскую кампанию. Визит Чичерина, конечно, не мог тотчас же обезвредить их подрывную деятельность, но мог способствовать установлению лучших отношений между СССР и Латвией, тем более что к этому, кажется, склонялось латвийское правительство.
Встреча Чичерина в Риге, правда, была менее пышной, чем в Ковно, но и здесь все было обставлено весьма торжественно.
Тяжелый протокольный день завершился приемом в Доме Черноголовых, организованным в его честь латвийским правительством.
После одного из тостов Чичерин произнес ответную речь. Присутствующие онемели от изумления: советский нарком говорил на чистейшем латышском языке. И хотя в самом выступлении не было чего-либо сверхособенного, оно то и дело прерывалось горячими аплодисментами…
Закончилось трехмесячное пребывание наркома за границей, но еще долго зарубежные газеты откликались на события, связанные с поездкой советского наркома. Чичерин никому ничего не обещал, ни с кем не вел переговоров, но каждый третий подозревал что-то, стремился разгадать дипломатическую тайну и своими действиями давал новые поводы к новым догадкам и домыслам.
Прибыв в Москву, Георгий Васильевич сразу же по своему обыкновению включился в работу. 27 декабря он выступил на XIV съезде партии. При его появлении на трибуне все делегаты встали и в зале долго не стихала овация: съезд приветствовал Чичерина и в его лице отдавал дань успешно претворяемой в жизнь активной ленинской внешней политике.
31 декабря 1925 года XIV съезд избрал Г. В. Чичерина членом Центрального Комитета ВКП(б).
Глава девятая
«ЕЩЕ ОРУЖЬЕ ЦЕЛО»
Зима 1926 года с ее морозами показалась Георгию Васильевичу, вернувшемуся из западных стран, очень суровой. Пальто не грело, шарф, которым он по привычке старательно укутывал горло, не помогал. Он мерз не только на улице, но и в своем кабинете, где, как в былые годы, допоздна засиживался за работой.
Первое время Чичерин чувствовал себя довольно сносно. Может быть, болезнь отступила или он сжился с ней. Так или иначе, но упорный, всепоглощающий труд помогал.
Порядок работы наркома был прежний: чтение сообщений послов, материалов печати, затем подготовка и обсуждение на коллегии различных текущих вопросов, беседы с заведующими отделами, приемы дипломатов и представителей советских учреждений и организаций.
В течение дня нарком делал специальные пометки на четвертушках бумаги, а по окончании рабочего дня, точнее после 2–3 часов ночи, приглашал стенографистку и диктовал записки в ЦК партии, в правительство, готовил ответы на письма, проекты нот, замечания и указания членам коллегии и другим сотрудникам, а нередко и статьи в советскую печать. Все это расшифровывалось за ночь, а к утру тщательно проверенные материалы, с которыми уже успевали познакомиться соответствующие заведующие отделами и члены коллегии, раскладывались на рабочем столе в ожидании подписи наркома.
Работы было много. В январе 1926 года Советский Союз пригласили принять участие в конференции по разоружению. Согласие было дано, но затянулась переписка о месте переговоров, поскольку намерение провести такую конференцию в Швейцарии наталкивалось на все еще не урегулированный конфликт, возникший в результате убийства Воровского.
В это же время остро встал вопрос о приеме Германии в члены Лиги наций, что не могло не затронуть советско-германские отношения. Внушала серьезные опасения наметившаяся на недружественной для СССР основе возможность сближения Германии с Францией. В случае такого сближения Франция намеревалась интриговать Германию, толкая ее против Советского Союза. Пренебрежение этими опасностями грозило ухудшить советско-германские отношения.
