Раиса Кузнецова - Унесенные за горизонт
Я даже сама занялась режиссурой ― вспомнила участие в самодеятельности под руководством Сафонова, имя которого теперь носит филиал Малого на Ордынке. Все вечера я проводила в подшефном госпитале, где ставила спектакль по пьесе Е.Пермяка, которую он написал специально для этой цели.
Рогинского призвали, и на его место техреда пришла симпатичная кареглазая женщина. Ее звали Дорой Каратаевой.
Как-то она обратилась ко мне с просьбой ― помочь устроить ее детей в интернат, где находились Соня и Эдик. Я похлопотала. И в начале февраля Дора отвезла своих ребят в Кунгур. Вернулась очень довольная: воспитанники интерната выглядели здоровыми, сытыми, педагоги тоже произвели хорошее впечатление.
― А у меня на тебя есть компромат! ― смеясь сказала Дора.
Оказалось, она ночевала в комнате со старшими детьми и, уже лежа в постели, услышала разговор. Девочки, рассевшись на кровати моей дочери Сони, расспрашивали ее, почему она так здорово учится, что Вениамин Петрович, учитель, всегда ставит ей пятерки. «Этого моя мама добилась, ― отвечала им Соня. ― Я не хотела учиться, и тогда она поставила меня в угол и избила веником. После этого я решила учиться только на отлично!»
Своих детей я увидела только в марте сорок второго года.
В этот мой приезд Соня была больна ангиной, а мы с Эдиком отправились на празднование 8-го марта (кстати, стихи Сони, посвященные женскому дню, я с гордостью прочитала в стенгазете).
Меня поразило, что Эдик перестал заикаться, мальчик говорил совершенно чисто, без запинок, а между тем накануне эвакуации он даже «мама» произносил чуть ли не минуту. Расспрашиваю воспитательницу детского сада.
― Разве он заикался? ― удивилась она ― Мы не замечали.
Ясность могла бы внести старушка, что жила с ним около двух месяцев в избушке, пока он болел коклюшем, но ее уже не было. Она уехала в Ташкент, чем, говорят, причинила мальчику такое огромное горе, что он плакал несколько дней и все звал ее.
Эдик первым вызвался выступать. Залез на стол и с большим пафосом прочел свои любимые строчки:
«Мы летаем высоко (ручка взлетает вверх),
Мы летаем низко (ручка опускается вниз),
Мы летаем далеко (ручка идет вправо),
Мы летаем близко (ручка прижимается к груди).
Долгие аплодисменты сопровождали выступление маленького чтеца, а я с болью в сердце думала о том, что уже утром должна покинуть больную дочку и этого трогательного малыша, который, прижавшись к моим коленям, прошептал:
― Это я тебе, мамочка, читал стихи, ты в Кучине говорила, что я хорошо их читаю.
И еще я подумала, что судьба ко мне все-таки милостива: от Свердловска до Кунгура всего каких-то двести восемьдесят километров, а ведь издательство могли оставить и в Куйбышеве. Но, находясь так близко от своих детей, навестить их я сумела лишь четыре месяца спустя после приезда в Свердловск ― так много было работы.
Я никому теперь не доверяла редактировать книжки серии «Бойцы трудового фронта», хотя, кроме Розы, в редакцию была приглашена еще и Люся Шершенко, которая до этого работала инструктором в ВЦСПС. Под моей редакцией вышли тогда очерки и рассказы Караваевой, Марвич, Пермяка, Мусатова и даже стихи Барто.
По моему заданию писатель М. Ройзман по рассказам начальника областной милиции Урусова сделал книжку. Предисловие к ней Александр Михайлович взялся написать сам, но, как это часто бывает, со словом у милицейского начальника отношения сложились весьма натянутые. Над текстом пришлось «поработать». Пока длился процесс, мы успели сдружиться. Урусов оказался простым, добрым и очень неглупым человеком. Я никогда не злоупотребляла этой дружбой, но были обстоятельства, когда помочь мог только он: вопросы реэвакуации находились в ведении местной милиции.
Соня Сухотина вместе с престарелыми родителями уехала из Москвы поездом киноработников хроники за две недели до знаменитой паники 16 октября. Я долго не имела сведений, где и как они устроились. Под новый сорок второй, уже в Свердловске, в очереди за тортом я встретила ее двоюродную сестру. Естественно, расспрашиваю, что да как, и узнаю, что их поезд в Павлово-Посаде попал под бомбежку, был рассыпан, вагоны были отправлены по разным направлениям. Соня с родителями лишь по случайности не сели в вагон, на который пришлось прямое попадание. Вместе со стариками ее отправили в деревню в десяти километрах от Кирова, куда ей теперь приходилось каждый день ходить пешком за хлебом. Работать было негде. Деньги на исходе. Дочь Талла застряла с пионерлагерем под Арзамасом. Потрясенная услышанным, я немедленно написала Соне, что если она может приехать в Свердловск пока одна, тут для нее найдется работа и жилье. Урусов мне не отказал, и Соня вскоре приехала.
Я поселила ее в доме отдыха «Шарташ» и устроила работать завкультотделом в ЦК профсоюза металлургов.
Из Ташкента сыпались письма ― одно за другим.
Их было много ― Алеша начал отсылать их еще с дороги. Написанные мелким торопливым почерком, на маленьких листках, вырванных из блокнота, они дышали тоской от разлуки, говорили о преданности и возрастающей любви ко мне. Я отвечала часто, переводила в Ташкент деньги, заработанные им у нас в издательстве.
В короткий срок он написал по моему заказу очерк о руководителе Узбекистана (не помню точно его поста) Ахунбабаеве, приступил к сбору материала для книжки о «хлопководах».
А потом письма ― вдруг ― приходить перестали.
Я не понимала, что случилось.
И вот письмо от 14 мая 1942 года: «Моя любовь! Случилось то, что должно было случиться ― меня взяли в военное училище. Странно и нелепо, но факт. Ходили упорные слухи, что писателей будут все же использовать по своей профессии. И вдруг! На меня в райВК не было даже подробного дела, ни анкеты, никакой характеристики. Взяли стремительно, на сборы не было даже полусуток. Сейчас живу в казарме, уже отрезанный от мира, жду, когда сформируют часть и пошлют в лагеря... под Ташкентом, срок месяца два-три. Готовят младших лейтенантов стрелковых пулеметных и минометных рот. Одним словом, судьба брата уготована мне в ближайшее же время...».
Его брат Костя, окончив курсы лейтенантов, погиб в конце 41г. в первом же бою. Сестра Катя погибла в эвакуации, отец умер.
Далее следовала просьба обратиться в такие-то и такие-то организации, чтобы помочь его переводу в военкоры, а также поддержать его жену Риту, которая, «вероятно, обратится к тебе за помощью». «Верю в тебя, ― твое сердце и ум подскажут тебе, как ей ответить, чтобы не множить горесть жизни... Оставь в моем сердце надежду, что в будущем дверь твоего дома не закроется передо мной... Пиши... Знаю, что последним письмом нанес тебе обиду... Но во мне ничего не изменилось, я по-прежнему люблю тебя и еще не теряю надежду, если у меня останется голова на плечах, быть с тобою...»
