Хельмут Альтнер - Я — смертник Гитлера. Рейх истекает кровью
Нас остается пятьсот человек. Часть из нас все еще не рассталась со своей тяжелой поклажей. Несмотря на усталость, эти люди скорее рухнут под тяжестью своего «богатства», чем бросят его. Есть что-то зловещее и неестественное в том, что в те мгновения, когда начинает опускаться занавес над величайшей в мире трагедией, они продолжают цепляться за свой жалкий скарб.
С каждой минутой приближается утро. Видимость пока еще ограничена, и мы пытаемся отыскать лес или заросли кустарника. Вязнем в сырой земле, идти очень тяжело. По-прежнему не можем согреться и поэтому шагаем, клацая зубами. Испытываем неимоверную усталость и опустошенность. По пути выдергиваем из земли репу и съедаем ее в сыром виде. Многие не выдерживают темпа бесконечного марша и падают. Идем по полю, засеянному ранними зерновыми. Штаны по колено мокрые от росы. Чувствую, что мои ноги одеревенели от холода.
Нам нужно как можно быстрее найти укрытие. Сделать это нужно обязательно до того, как рассветет окончательно. Мы останавливаемся и собираемся вокруг нашего единственного офицера. Те, кто подошли позднее остальных, возмущаются и спрашивают о причине остановки. Двое гражданских по-прежнему толкают перед собой велосипеды. Они никак не могут бросить их, хотя явно валятся с ног от усталости. Мы стоим перед чиновником в звании майора, на которого неожиданно свалилось бремя ответственности за наши судьбы и поиск подходящего места отдыха. Он выглядит таким же растерянным, как и все мы. Он снимает фуражку и устало проводит рукой по волосам. Ему далеко за пятьдесят. За его спиной крепнет ропот недовольства. Наконец чиновник берет себя в руки и указывает куда-то за горизонт, где находится что-то вроде стены леса. Не слишком веря ему, мы все-таки отправляемся вслед за ним. Лишь несколько человек продолжают идти в прежнем направлении. Вскоре они исчезают из вида, и их голоса становятся все тише и тише. Мы идем по полям и лугам, переходим через ручьи. Одежда снова становится мокрой, и холод теперь пробирает до костей. Темная стена впереди становится все ближе, и мы надеемся, что это лес.
Мы снова останавливаемся и опускаемся на глинистую почву, которая липнет к мундирам и, подсыхая, превращается в корку. От сочащегося из глубины земли холода стынет мозг. Тонкая полоска горизонта на востоке постепенно светлеет, возвещая начало нового дня. Поднимаем наши усталые тела с земли и, как призраки, бредем вперед. Встают не все, и поэтому колонна стремительно редеет. Темная стена становится ближе. Если это лес, то на несколько часов он подарит нам укрытие и отдых. Вскоре мы различаем деревья. Это не фантазия, а действительно лес. Каждый новый шаг дается нам с великим трудом. Идем, как автоматы, на последних остатках сил. Наконец чувствуем под ногами траву. В следующее мгновение, как будто для того, чтобы напомнить нам, что безопасных мест теперь больше нигде не осталось, где-то рядом оживают танковые двигатели. У меня от страха перехватывает дыхание. Мы застываем на месте и остаемся в неподвижности до тех пор, пока рокот двигателей не стихает. После этого мы входим в лес через широкие просеки и бросаемся на землю.
Прислоняюсь к дереву и открываю ранец. Вытаскиваю из кармана шинели последнюю банку консервов. Над головой безмятежно шелестят на ветру ветви деревьев. Все, как по команде, замолкают и устраиваются для отдыха. Время от времени из тумана возникает человеческая фигура, которая заходит в лес и в изнеможении валится на землю. Достаю перочинный нож из чехольчика, связанного моей матерью из шерстяных ниток. Пытаюсь открыть банку консервов, но лезвие неожиданно застревает и отламывается от рукоятки. Находящийся рядом со мной майор безмолвно предлагает мне свой нож, при помощи которого я открываю банку. Густо намазываю колбасным фаршем несколько ломтей хлеба, которые я огромным усилием воли сохранил до этой минуты, и мирно ем впервые за последние часы долгого марша.
Чувствую прилив сил и готовность жить дальше. Тем временем стремительно начинает светать. Небо на востоке алеет, и туман постепенно рассеивается. Лес, в котором мы находимся, кажется мне мирным островком в бушующем море войны. Трудно сказать, насколько велик этот лес и в какой степени он может гарантировать нам безопасность. Ясно одно — он довольно редок. Местами он переходит в заросли невысокого кустарника. Кое-где среди травы видны проплешины песка. Это типичная для Бранденбурга местность. Мы уходим в глубь леса, откуда все равно открываются взгляду поля, по которым мы шли ночью, и тропинки, идя по которым мы легко можем попасть прямо в лапы к врагу. Ложусь на траву, чувствуя, что мое тело как будто налито свинцом. Солдаты лежат в кустах и спят. Те, кто не может уснуть, устроились на земле, подложив плащ-накидки, пытаются согреться. Я встаю, потому что больше не могу лежать на сырой земле. Снова дает о себе знать моя раненая нога, но я не осмеливаюсь снять сапог, чтобы не растревожить рану. Прикасаюсь к тому месту, где застрял осколок, и чувствую его кончик. Я ранен, но каким-то чудом держусь и мужественно справляюсь с болью. Мне кажется, что день вчерашний и день сегодняшний разделяет целая вечность.
Я решаю немного пройтись и по возможности отыскать более подходящее место для отдыха. С той стороны, откуда мы пришли, появляются первые лучи солнца, пока еще слабо пробивающиеся сквозь завесу тумана. Справа от нас, на севере, лес тянется на расстоянии всего нескольких сотен метров, дальше начинается поле. Между лесом и полем с юга на север протянулась тропинка. В песке хорошо видны следы, оставленные гусеницами танков. Ширина леса, протянувшегося с востока на запад, не превышает ста метров. Он напоминает по форме узкое длинное полотенце. То, что находится южнее, пока еще не видно из-за тумана.
Расхаживаю туда и обратно, тщетно пытаясь согреться. В утреннем стылом воздухе из-за мокрой одежды холод кажется невыносимым. Останавливаюсь, чтобы вспомнить, какой сегодня день недели. Воскресенье? Понедельник? Впрочем, это неважно.
Становится светлее. Слышно чириканье птиц, перелетающих с ветки на ветку. До моего слуха доносится кудахтанье курицы, похоже, что где-то совсем рядом находится жилье. Большинство солдат встало и прогуливается неподалеку, не выходя, однако, из леса. Оказывается, что среди нас все еще остаются женщины из зенитных вспомогательных частей и юные девушки из имперской рабочей службы.
Думаю о том, что уже наступил май. Весна пришла в эти края еще месяц назад, а мы так и не почувствовали ее. В данный момент мы находимся в весеннем лесу и не знаем, что ждет нас в ближайшие часы. К моему изумлению, обнаруживаю, что среди нас также находится и пленный, маленького роста бритоголовый русский. Подросток лет семнадцати в форме имперской рабочей службы дал ему нести свой рюкзак. Он называет пленного Иваном, и поскольку знает русский язык, без усилий может общаться с ним. Наша колонна представляет собой живописную картину. Кого в ней только нет! Это солдаты самых разных родов войск, фольксштурмовцы и гражданские, служащие зенитных вспомогательных частей, женщины и девушки в гражданской и военной одежде. Это те, кому посчастливилось остаться в живых. Сейчас с нами находится офицер войск СС, а также государственный чиновник и квартирмейстер. Некоторые унтер-офицеры успели снять погоны и смешаться с толпой солдат. Унтерштурмфюрер СС собрал вокруг себя солдат-эсэсовцев. Все пребывают в состоянии неизвестности.
