Рудольф Петерсхаген - Мятежная совесть
В конце концов полиция удостоверила, что я гражданин ГДР и могу беспрепятственно ехать в Грейфсвальд.
В Берлине я повидался со старым профессором Маурером, с которым был в плену в Красногорске и Моршанске. Он снова стал преподавателем Берлинского университета. Верный товарищ, чуждый политической предвзятости, он взял на себя хлопоты о моем освобождении и проник даже в боннское министерство внутренних дел, к самому статс-секретарю фон Лексу. Еще во времена гитлеризма этот фон Лекс работал в министерстве внутренних дел под руководством главного военного преступника Фрика, приговоренного к смерти. Не удивительно, что услышав мое имя, Лекс увильнул от прямого ответа и только согласился просмотреть мои бумаги. Папка была такая пухлая, что Маурер глазам своим не поверил. Неуязвимый нацистский рыцарь, под которого до сих пор ни одна система не могла подкопаться, перелистал дело и изрек:
– Плохо, когда старый кадровый офицер приезжает в Федеративную республику из восточной зоны с фальшивыми документами…
Маурер был неприятно поражен. Не мог же он знать, что фальшивы были обвинения, а не мой паспорт. На процессе адвокат и я доказали подлинность моих документов. Неизвестно, знал ли об этом фон Лекс, но он одобрил фальсифицированный американский приговор. И этот старый нацист, облагодетельствованный статьей 131, тоже со всеми потрохами продался американцам!
Из Грейфсвальда в Берлин за нами на своей машине приехал профессор Байер с женой. Только теперь я увидел письмо, посланное еще в марте 1954 года Грейфсвальдским университетом адвокату Ф. Каулю. Профессор Байер, который был тогда ректором, и ученый совет университета просили известного адвоката похлопотать перед американским судом о моем освобождении. Они сделали это в благодарность за спасение старинного университета в апреле 1945 года. Об этом прошении официально меня не уведомляли. Только жена говорила о нем. Американцы на письмо Грейфсвальдского университета не ответили. Они занимались амнистированием военных преступников, а не освобождением борцов за мир. К тому же они не могли простить передачи Грейфсвальда Красной Армии без боя.
Руководители НДПГ предоставили нам с женой путевки на курорт Бад Эльстер. В нашем распоряжении оставался еще месяц, и мы решили провести его в Грейфсвальде, куда я теперь возвращался вторично. Моему возвращению радовались соседи, друзья, знакомые и незнакомые, и не только в нашем городе. Тайны, связанные с первыми днями моего ареста, теперь раскрылись. Письмо, которое я написал под давлением Си Ай Си в ночь ареста, поверив в фальшивые обещания, до моей жены так и не дошло. Зато она получила фальшивую записку, написанную моим почерком, в которой я якобы просил ее приехать в Берлин. Этот дьявольский трюк едва не поставил нас в катастрофическое положение. Американцы так ловко составили записку, что у жены оставался как будто только один выход, чтобы спасти меня и самой не угодить в еще большую беду: просить на Западе убежища. Все же она тайно связалась с моим другом по академии Артуром Штраусом, который жил в Восточном Берлине. Трудно было что-либо предпринять. Но Штраус и его жена Дорле до конца остались нашими верными друзьями.
Незадолго до рождества с большим запозданием прибыло мое письмо с просьбой уплатить страховку от пожара. Искра упала на подготовленную почву и тут же воспламенилась. Без колебаний жена вернулась в Грейфсвальд – к великому разочарованию своих родственников и американцев.
После того как, несмотря на все ожидания, обжалование в октябре 1952 года не принесло плодов, жена пустила в ход все, чтобы добиться моего освобождения. Это был долгий, утомительный путь, полный разочарований, но все же он привел к успеху. Американцы вначале давали кое-какие обещания, но не сдержали их. Это разрушило у многих немцев в Западной Германии иллюзии относительно американцев. Энергичные настояния немцев с востока и запада принудили американцев освободить меня.
Мое возвращение в Грейфсвальд было отмечено открытым заседанием городского совета 19 октября 1955 года, на котором мне присвоили звание почетного гражданина города. Празднично украшенный Дом молодежи был переполнен. Бургомистр Мирус напомнил о спасении Грейфсвальда в апреле 1945 года и о моей борьбе за единство и мир. От имени блока антифашистских демократических партий меня поблагодарил за это первый секретарь Грейфсвальдского районного комитета Социалистической единой партии Германии Кроликовский. Председатель районного совета Вестфаль под общее одобрение отметил мужественное поведение моей жены в эти тяжелые для нас обоих годы. От имени ректора университета проректор профессор Тартлер поблагодарил «за сохранение достопочтенной альма матер благодаря мужественной передаче города Красной Армии в 1945 году». Ремесленники вручили мне подарки, исполненные с большим мастерством. После торжественного вручения грамоты о присвоении мне звания почетного гражданина города я, глубоко тронутый, произнес ответную речь:
– Федеративная республика празднует возвращение военных преступников из Советского Союза. Германская Демократическая Республика чествует людей, порвавших с войной, – так начал я. – Если после нашего торжественного собрания появятся новые патриоты, а ставшие ими еще больше убедятся в своей правоте, это будет для меня самой большой наградой и самой большой радостью.
И я повторил слова, которыми заканчивалась моя телеграмма из Штраубинга:
– Вперед, за единство и мир!
Год спустя Грейфсвальд праздновал 500-летие своего университета имени Эрнста Морица Арндта{57}.
В старинный город прибыло множество гостей со всех концов страны и из-за границы. Лишь боннское правительство запретило своим официальным представителям участвовать в торжестве. Тем сердечнее встречали в Грейфсвальде частных гостей из Западной Германии.
Среди них были и некоторые из моих бывших товарищей, не давшие себя запугать.
Из Москвы прибыл генерал Борщев, который в 1945 году получил приказ взять Грейфсвальд. Теперь, спустя одиннадцать лет, мы говорили о том, что волновало нас в апреле 1945 года, когда мы стояли друг против друга как враги. Я сказал ему, что тогда для меня существовал один великий неизвестный – «злые русские»!
Смеясь, он потряс мне руку:
– Мы имели приказ использовать все, чтобы избежать бессмысленного кровопролития.
– Если бы я знал об этом, многое было бы куда проще!
– Главное, что теперь становится все больше людей, которые поняли, что мы, «злые русские», друзья миролюбивого, демократического народа Германии! – сказал он в заключение.
Все немцы из Западной Германии, с которыми мне пришлось говорить, независимо от своих политических воззрений, приходили к выводу, что у нас в ГДР все выглядит иначе, чем изображает бессовестная пропаганда на Западе. Не тронутый снарядами город был для них символом мирного пути. Они видели в этом серьезное предупреждение чреватой опасностями политике «с позиции силы» и считали, что надо скорее вступить на путь взаимопонимания и дружбы народов. Только потому, что я боролся за эту цель, американцы бросили меня в тюрьму, а военные преступники, которых они подстрекали, издевались надо мной.
