Николай Попель - В тяжкую пору
Цыганов выбросил оперативную группу армии к самому штабу дивизии, сдерживавшей гитлеровцев на главном направлении. Этой дивизией командовал полковник Меркулов. Ее поддерживала подошедшая после Полтавы танковая бригада Бунтмана.
У дивизии Меркулова зачастую фланги оказывались открытыми.
- Не отчаивайтесь, - успокаивал Цыганов комдива, - у немца тоже фланги открытые. К тому же он наступает, и вы его можете так прижучить, что и не охнет.
То на одном, то на другом участке Цыганов предпринимал контратаки, устраивал вылазки.
6-я армия гитлеровцев рвалась к Харькову. Нам было приказано задержать ее не менее, чем на месяц. Задержать, несмотря на то, что от иных полков остались одни номера (во всей дивизии Пухова числилось лишь 60 активных штыков), а справа у нас нет соседа...
Среди бойцов уныние, страх перед танками и автоматчиками. Как побороть это?
Совещаемся с Калядиным, с политотдельцами, с командирами, говорим с бойцами. Один предлагает одно, второй советует другое. В конце концов вырабатывается некая система борьбы с танкобоязнью.
По окопам, в которых сидят наши бойцы, идут наши же танки. Разворачиваются. Утюжат снова и снова. Конечно, страшновато, когда машина с грохотом наползает на окоп и в нем среди бела дня наступает ночь. Но вот танк прошел, а ты цел и невредим. И окоп цел. Только с бруствера осыпалась земля.
Неискушенному бойцу кажется; чем ближе танк, тем он опаснее. Надо рассеять это заблуждение, надо, чтобы каждый знал о "мертвом пространстве", об уязвимых местах вражеских машин.
В войска посылаются листовки со схемой "Уязвимые места фашистского танка". Схемы и рассказы истребителей изо дня в день печатают армейская и дивизионные газеты. Всеми средствами людям внушается, что танк не всемогущ, броня его проницаема, обзор - ограничен, гусеницы - не вездеходны.
У каждого политотдельца, вернувшегося из части, Калядин придирчиво выспрашивает - что делается для преодоления танкобоязни, что ты именно сделал?
Не стану утверждать, будто мы окончательно победили страх перед танком. Тем более, что старые солдаты гибли в боях, выбывали по ранениям. На их место приходили новые. И все-таки началось медленное, постепенное освобождение от давящего страха перед грохочущей, извергающей пламя и свинец бронированной немецкой машиной.
Так же медленно освобождались люди от страха перед автоматчиками. Но и здесь нужен был пример командиров, политработников.
Хорошо помню, как однажды поздним вечером в хату, где расположились мы с Калядиным, влетел бледный, с неподвижными вытаращенными глазами дежурный по политотделу армии.
- Автоматчики!
- Ну и что? - спросил Калядин.
- Автоматчики просочились! - задыхаясь, повторил политрук.
- Пусть беспокоится охрана,- сказал я.
И тут же начал стаскивать сапоги. Иван Семенович расстегнул ремень, на глазах у остолбеневшего дежурного снял гимнастерку и, не торопясь, со старательностью курсанта сложил ее на табурете.
В том, что, несмотря на отступление, в бойцах рождались новые чувства и свойства, я имел возможность убеждаться чуть ли не каждый день.
Как-то Балыков доложил:
- Вас хочет видеть старший лейтенант Салтыков из Н-ской дивизии.
- Зачем?
- Говорит: военная тайна, расскажет лично. В хату вошел среднего роста парень. Пилотка заломлена набок, торчат усы, плащ-палатка развевается наподобие бурки. Лейтенант явно "работал под Чапаева". Докладывал с лихостью, щелкал каблуками.
- План у нас нехитрый. Отрядик человек сто. Чтобы один к одному. И по тылам. Там штаб накрыть, там автоколонну, может, где офицера живьем прихватим, засечем огневые точки... Вышли к своим, доложили по начальству и обратно...
Была тут и добрая романтика юности, и горький опыт первых военных месяцев, и искавшая выход ненависть к фашистам.
- А вы на Чапаева смахиваете, - заметил я, когда разговор подошел к концу.
Старший лейтенант покраснел, как мальчишка.
- Меня в полку и зовут Чапаем.
Назавтра "Чапай", стукнув каблуками, доложил:
- Товарищ член Военного совета, истребительный отряд в количестве девяноста трех человек по вашему приказанию выстроен.
Бойцы стояли двумя шеренгами. За поясом финки, ножи от СВТ, гранаты. За плечами карабины, у некоторых - ППШ.
Весь день с Калядиным и Петренко мы провели в отряде. Отряд получил боеприпасы, тол, два ручных пулемета. Была создана комсомольская организация. Петренко вместе с "Чапаем" и командирами групп разработал первое задание.
С трепетом ждали мы возвращения отряда из Полтавы. Каждая встреча с Цыгановым начиналась одинаково:
- Нет?
- Нет.
Отряд вернулся лишь на четвертые сутки. "Чапай" поставил перед Петренко зеленый немецкий чемодан с документами и схемами. Доложил о разгроме вражеской роты, о пленении двух солдат и одного обер-ефрейтора, о сожженной штабной автомашине, о полтавском гарнизоне...
Первый опыт удался. Цыганов вызвал командиров частей и рассказал об истребительном отряде. С этого дня началось повальное увлечение рейдами во вражеский тыл.
С Калядиным я поехал в дивизию, которую недавно принял Горбатов, до сих пор еще носивший звание комбрига. Когда вошли в горницу, навстречу не спеша поднялся худой высокий человек с морщинистым лицом. Перед моим приходом Горбатов читал. На столе лежал раскрытый томик с узкими колонками стихов.
Я уже слышал, что комбриг книголюб, что он не употребляет крепких слов и крепких напитков.
У нас было заведено: Цыганов или я, отправляясь в дивизию, брали с собой небольшие посылочки для командира, комиссара, начальников штаба и политотдела. Военторг ни в какие времена не отличался гибкостью. В 1941 году до штаба армии еще кое-как добирались его автолавки, а уж дальше-как говорится, не взыщите. Мы с Виктором Викторовичем брали с собой несколько пакетов, в каждом бутылочка коньяка, пара пачек хороших папирос или доброго табака, коробка конфет.
Растроганный командир дивизии с сожалением подкинул на ладони ереванские "три звездочки".
- С вашего разрешения презентую комиссару Горбенко. Не думайте, что он страстный охотник до этого. Однако относится к закавказским "звездочкам" лучше, чем я.
Разговорились. Комбриг судил о фронтовом положении самостоятельно, широко. Так, пожалуй, умел судить Васильев. Но Горбатов был старше погибшего полковника, ему легче было сравнивать, сопоставлять.
- Ночью я вам не буду нужен? - спросил Горбатов. .
- Нет.
Я отправился к комиссару дивизии старшему батальонному комиссару Горбенко, у которого сидел Калядин. Если уж продолжать сравнения с людьми, с которыми мне довелось начинать войну и которые врезались в мою память на всю жизнь, то Горбенко несколько напоминал Гурова. Не внешне, конечно. Горбенко худенький, невысокий, черноволосый. Но тот же тип политработника-массовика, живого, деятельного, беспокойного.
