Ольга Аросева - Прожившая дважды
Не будьте ограничены приемами мышления и познания сегодняшнего дня.
Прошу партию коммунистов и правительство гарантировать моим детям (Наташе, Лене, Оле, Дмитрию) бесплатное обучение и минимум существования, а жене Гертруде Рудольфовне пожизненную пенсию в размере, какую установите. Такую же пенсию прошу Наташе, Лене и Оле, т. к. у них фактически нет матери.
Кажется, все написано. Подпишусь, но оставляю право писать постскриптумы, которые прошу также рассматривать как завещание. Москва, Дом Правительства, кв.104 А. Аросев
Вот и постскриптум. Теперь мне ничего не страшно, ибо смерти я не боюсь — это долг, предначертанный жизнью, это станция, до которой я получил от матери и отца билет. Меня всегда страшило умереть без завещания, без попечительства о том, как устроят свою жизнь мои дети. Теперь я им сказал все, что нужно. Все, что имел, распределил среди них, следовательно, смерть уже никак не может застать меня врасплох. А. Аросев
3.04.35P.P.S.
Прощайте, дети, крепко и как отец, и как друг обнимаю вас каждого поочередно и целую. Прощай, жена Гера!
Всегда только вам принадлежавший Александр Аросев.
К сожалению, мама умерла, так и не узнав всю правду о нашем отце. Но она успела встретиться и даже подружиться с его сыном Дмитрием. Митю, нашего брата, тогда, в 1937 году, взяла к себе родная тетка, сестра отца, Вивея Яковлевна Аросева, по мужу Рутенберг. Муж ее — Израиль Рутенберг, и наш Митя до шестнадцати лет был Дмитрий Израилевич Рутенберг. Они жили в маленьком доме на Солянке, мы часто ходили к ним в гости, выводили Митю на крыльцо и шептали ему: «Ты — Митя Аросев», трехлетнему малышу вдалбливали: «Аросев, Аросев, твоя фамилия Аросев, ты Дмитрий Аросев, повтори» и он повторял: «Дмитлий Алосев». Тетушка застала нас за этим занятием, выгнала и запретила приходить к ним. Мы выпросили разрешение приходить хотя бы раз в году, в день рождения брата, 12 июня. Но и тогда оставались под наблюдением и не могли ничего сказать лишнего. Видно, мальчик имел хорошую память, он запомнил наши нашептывания и, когда начал взрослеть, отыскал нашу маму. Как ни странно, у них возникла большая дружба — у сына Гертруды и нашей мамы. Она при встрече с Митей всегда плакала, рассматривала его руки, говорила: «Сашины руки», просила зачем-то: «Повернись, отойди, встань» и все приглядывалась к нему. У Мити стали всплывать детские воспоминания и вот однажды, когда Елена приехала в Москву (она тогда жила и работала в провинции), он «взял ее на пушку» (я-то молчала, как партизан), сказав: «Что ты врешь? Ты моя родная сестра, а не двоюродная!» Елена расплакалась, и мама расплакалась. Они сознались.
В шестнадцать лет ему надо было получать паспорт, и мы все, Наташа, Елена и я, пошли с ним доказывать, что он наш брат. Ему вернули фамилию отца. Папа всегда переживал, что у него одни дочери и что род Аросевых на нас закончится. Наш брат Дмитрий Александрович Аросев продолжил род.
Его уже тоже нет в живых, но незадолго до смерти он написал стихотворение, в котором есть такие строки:
А подведя меня к концу,
Прости былые прегрешенья
И отпусти меня к отцу
В миг ослепительный забвенья…
А Молотову я написала письмо. Вложила в конверт, кроме письма, справку о реабилитации и просто написала: «Москва, Кремль, Молотову». В письме я написала: «Наверное, Вам небезынтересно будет узнать, что Ваш школьный товарищ ни в чем не виноват». Сразу откликнулась Полина Семеновна, жена Молотова. Всегда с благодарностью вспоминаю ее имя, она нас не бросала все эти страшные годы. Узнав, что отца реабилитировали, она сразу выслала машину и сказала — все, кто есть из Аросевых, приезжайте на обед. Она сама только что вернулась из ссылки, где была несколько лет, но они еще жили в Кремле. Наташа, старшая сестра, отказалась ехать, а ее дети, Наташа и Боря, поехали. Во время обеда вошел Вячеслав Михайлович, в руках у него была какая-то бумажка, оказалось — мое письмо. Он слегка заикался и, как волжанин, говорил на «о». Глядя на бумажку, произнес: «Так-так, когда, когда отсутствие состава преступления, о-о-о, долгонько разбирались, долгонько искали отсутствие». Потом мы сидели, разговаривали, Полина Семеновна про себя рассказывала, спрашивала про маму. Я сказала, что мама умерла, рассказала, как это случилось. Она спросила: «Почему ты не обратилась к Вячеславу Михайловичу, раз тебе негде было жить, раз у вас не было квартиры». Я ответила, что обращалась к его брату, Николаю Михайловичу Нолинскому, композитору, а тот сказал, что дал расписку, никаких бумаг брату не приносить. К концу обеда я сказала Молотову, что есть дневники отца, которые сохранила тетка. Он спросил: «Ну что, поди ругает меня Саша-то». Я ответила: «Нет, ни одного плохого слова про Вас он не написал, один раз я прочла: „Я обратился к Вяче по-товарищески, но, видно, кончилось это „по-товарищески“, эх, товарищ, кровь до железки“». Тут я увидела, как что-то блеснуло в его пенсне. До сих пор не знаю, то ли это был луч солнца, то ли какая-то влажность в глазу, слеза. Он быстро встал из-за стола и ушел, не сказав ни слова.
В книге Феликса Чуева «Сто сорок бесед с Молотовым» есть такие строки: автор спросил Вячеслова Михайловича, в чем был виноват Александр Яковлевич Аросев, на что Молотов ответил: «Да ни в чем, очень уж вольный он был».
Очевидно, «вольный» означает то, что он позволял себе говорить правду.
Я продолжала дружить с их дочерью, Светланой. Когда Молотова сняли и они стали жить на улице Грановского, я приходила к ним в гости. Полина Семеновна угощала меня салом, которое сама солила и меня научила.
Когда я в первый раз пришла на улицу Грановского, Полина Семеновна сказала Вячеславу Михайловичу: «Это же Оля, ты не узнал ее, ты же ее из роддома нес». «Так ведь Оля, может, и руки подать мне не захочет», — сказал он. А в другой раз он спросил меня: «Обвиняешь ты меня?» Я заплакала и сказала: «Ну, ведь вы единственный человек, который знал моего отца с детских лет, я не могу иначе вас воспринимать». У меня с ним были очень откровенные беседы.
Связь с этой семьей не прерывалась. Когда у Светланы родился сын Вячеслав Никонов, внук Молотова, я была на первом дне его рождения.
В последний раз я с Вячеславом Михайловичем говорила по телефону в день его девяностолетия. Я позвонила и сказала: «Поздравляю Вас». Он спросил: «С чем?» Я ответила: «С жизнью, с тем, что Бог дал Вам прожить до девяноста лет, что Вы видите небо, нюхаете цветы (он тогда жил на даче в Жуковке), ходите по этой земле, не многим это дано».
Он понял мой намек и сказал: «Ты умная девочка, спасибо за звонок, до свидания» и повесил трубку. Это был наш последний разговор.
