Сергей Фирсов - Николай II
Желая погасить социальный пожар, члены Святейшего синода 14 января обратились к православным подданным русского царя. «Святейший Синод, — говорилось в обращении архиереев, — скорбя о пагубных нестроениях в современной жизни русского народа, именем Святой Матери — Церкви Православной, умоляет всех чад ее: Бога бойтесь, Царя чтите (1 Петр. 1:17) и всякой власти, от Бога поставленной, повинуйтесь (Римл. XIII, 1)». Однако церковные призывы услышаны не были, ситуация не исправлялась (хотя император 15 января и записал в дневнике, что «в городе совершенно тихо»). Во многом «тишину» поддерживал генерал Д. Ф. Трепов, назначенный в столицу генерал-губернатором: сама должность была учреждена вскоре после Кровавого воскресенья — «в видах охранения государственного порядка и общественной безопасности»[74]. Креатура великого князя Сергея Александровича, Трепов получил чрезвычайно широкие полномочия и должен был доказать на деле свою репутацию твердого и жесткого начальника. Министром внутренних дел вместо ушедшего в отставку князя П. Д. Святополк-Мирского также стал человек из московского окружения Сергея Александровича — А. Г. Булыгин. Сторонники либеральных преобразований ни от Трепова, ни от Булыгина «хорошего» не ждали, продолжая высмеивать царя и его политику. В конце января 1905 года в Петербурге получила широкое распространение стихотворная пародия на самодержца, в которой ему припоминались все попытки не допустить в России «конституций».
Как у нас в городке
На Неве на реке
Ника
Из себя вышел вон,
Ножкой топает он
Дико
И кричит: ей же ей,
Им не дам, хоть убей,
Воли.
Будет все, как и встарь,
Аль я больше не царь,
Что ли?
Я повластвую всласть
И не сделаю власть
Мою куцей.
Прикажу все смести,
Но не дам завести
Конституций.
Мне сказала ma mere,
Чтобы брал я пример
С папы.
И задам я трезвон
Всем, кто тянет на трон
Лапы.
Ведь по дудке моей
Пляшет много людей
Очень,
Хоть и молвит молва,
Что моя голова
Кочень.
Земцам будет беда.
Ишь полезли куда!
Шутки!
Им парламент? Да нос
Еще ваш не дорос.
Дудки.
Мне же нос, господа,
Я клянусь, никогда
Не утрете.
Я скажу напрямки:
«Пошли вон, дураки!»
И пойдете!
Ох, ты, царь, Николай,
Ты на земцев не лай.
Ишь задорник!
Ты б их слушал совет,
А ругня не ответ:
Ты не дворник!
Лучше земцам внемли:
Они люди земли
Нашей.
А не то — путь иной:
К немцам с сыном, с женой
И с мамашей![75]
Как снежный ком множились рассказы и анекдоты, в которых современники обыгрывали жизнь и царствование своего императора. Даже его нежелание изменить государственный строй (то есть ликвидировать неограниченное самодержавие) осмеяли в остроте: «Бедный Николай, и без того уж он ограничен, а его еще ограничить хотят!»[76]
На царя смотрели как на недотепу, который может удивить лишь своей глупостью. Революция захлестывала «царскую легенду». Зло, как известно, рождает только зло, насилие — насилие. Царь чем дальше, тем больше становился заложником «неограниченного самодержавия». Спустя десять дней после Кровавого воскресенья он, согласно его записи в дневнике от 19 января, «принял депутацию рабочих от больших фабрик и заводов Петербурга, которым сказал несколько слов по поводу последних беспорядков». Собранные полицией и жандармерией «благонадежные» пролетарии в большинстве своем даже не знали, для какой цели их привезли к царю. Но «форма» была соблюдена: Николай II громогласно заявил, что прощает рабочих, тем самым продемонстрировав свое монаршее «великодушие». В кругах оппозиционной общественности такое поведение царя на фоне 9 января воспринималось как издевательство и цинизм.
А 4 февраля был убит любимый дядя самодержца — великий князь Сергей Александрович. Его разорвало бомбой, брошенной участником покушения на В. К. Плеве эсером-боевиком И. П. Каляевым, в Кремле, у Никольских ворот. Причиной убийства стало избиение полицией учащейся молодежи. «Петербуржцы не только радуются, но и поздравляют друг друга с этим убийством, — отмечал в дневнике Минцлов 5 февраля 1905 года. — Славную репутацию заслужил покойник!» Подобные замечания не были в то время чем-то исключительным. Над великим князем откровенно глумились, видя в его смерти начало конца царствующего дома. «Россия сейчас интереснейшее место земного шара, — говорил своему приятелю — публицисту П. П. Перцову, в феврале 1905 года собиравшемуся за границу, поэт-символист В. Я. Брюсов. — События идут если не стремительно, то достаточно поспешно. Будущего регента, Серг[ея] Алекс[андровича], „отстранили“. Я сам видел его мозги на площади, буквально. Династии Романовых суждено кончиться, как она и началась, при Михаиле. Маленький Алексей, недавно глядевший на нас со страниц всех иллюстраций, кончит дни в Тампле. Царь Людовик XVI „на площади мятежной — во прахе“». Так связывали кончину Сергея Александровича с грядущей судьбой русского самодержца и его наследника, предвосхищая трагедию 1918 года. Это была реакция на убийство человека, которого Николай II в манифесте по поводу случившегося назвал не только дядей, но и другом! В дневнике царь отметил случившееся, предварительно написав о приезде принца Фридриха Леопольда Прусского и о том, что он завтракал и обедал с царской семьей.
Охарактеризовав убийство как «ужасное злодеяние», в дальнейших записях Николай II уже больше не возвращался к произошедшему, лишь фиксировал панихиды и заупокойные обедни по погибшему, в которых он принимал участие в Царском Селе. Организовать похороны Сергея Александровича решили в Москве, тем самым нарушив традицию погребения членов дома Романовых в Петропавловском соборе, сложившуюся в XVIII–XIX веках. 10 февраля 1905 года был опубликован подписанный министром Императорского двора бароном В. Б. Фредериксом «церемониал нахождения и отпевания смертных останков» великого князя в Московском кафедральном Чудовом монастыре, из которого следовало, что на похоронах будут присутствовать лишь те представители дома Романовых, которые находятся в Первопрестольной; император на похороны не приедет. Согласно церемониалу, в день похорон гроб должны были поместить в склепе Чудова монастыря, где останки «пребудут до времени, назначенного для их погребения».
Сомнение в том, что тело Сергея Александровича перевезут в Петербург, современники высказывали уже сразу после покушения. Мотивация была очевидна. «В Питер везти опасно: хватят бомбой в процессию — разом от всей фамилии только мокрое место останется», — записал Минцлов в дневнике 5 февраля. Очевидно, это и стало главной причиной того, что похороны были скомканы. Таким образом, из членов Императорского дома в последний путь Сергея Александровича провожали только четыре человека: вдова убитого — великая княгиня Елизавета Федоровна, прощенный за самовольную женитьбу великий князь Павел Александрович, прибывший в Первопрестольную утром 9 февраля, и его дети от первого брака — Дмитрий и Мария.
