Борис Тихомолов - Небо в огне
Штурман, потеряв надежду на прыжок, застегнул покрепче привязные ремни и, вцепившись пальцами в подлокотник кресла, отдался л а волю судьбы. Мимо проносились препятствия: церквушка, деревья, крутой обрыв реки. Что следующее?!.
А следующее было просто: Алексеев увидел поле. Место вроде бы ровное, и соблазн поэтому был очень велик: спасти машину, — это ли не дело! Руки все сделали сами: удар по рычагу, машина вздрогнула — выпали шасси. Тускло засветилась фара…
Сели. С грохотом побежали по неровному полю, взрывая колесами податливую землю. Самолет остановился. Перегретый мотор, лязгнув металлическим нутром, закрутил в обратную сторону и, как-то по-старчески крякнув, заглох. Темно. Тихо. Только в цилиндрах потрескивало.
Анатолий открыл фонарь:
— Эй, друзья, вы живы там?
— Живы, товарищ командир! — отозвались стрелки.
— Жив, — проворчал Артемов. — Чуть-чуть не убил ты нас, командир.
— Чуть-чуть не считается, — ответил Алексеев. — На этом "чуть-чуть" и дотянули.
На душе было радостно: машина спасена, и он не будет ходить в "безлошадных". Для него это хуже всяких наказаний.
Опустился на землю, обошел кругом самолет. В крыльях и фюзеляже чернели дыры от соколков снарядов. Удивился, как это никто не ранен. Под ногами хрустела густая прошлогодняя трава. Подумал про себя: "Не скосили почему-то", — а вслух сказал:
— Ну что ж, поужинаем, что ли? Ломовский, тащи-ка непзапас, вспотрошим его по инструкции.
— По инструкции, — проворчал штурман, внутренне содрогаясь от мысли, что его ожидало, будь бы здесь какое препятствие. — Тут-то ты инструкцию соблюдаешь…
— Ну ладно, ладно, старик, не ворчи. В полку скажем, что местное население разожгло нам костры и что мы трижды облетели площадку, разглядели что надо и, только убедившись… Ну и все (прочее. Понял?
— Понял. — Хмуро согласился Артемов. — Только зря все это: Гусаков все равно не поверит.
— Поверит. Машина-то цела!
Ломовский, пыхтя, вылез из нижнего люка, держа в руках оцинкованный ящик с солидным запасом продовольствия.
Алексеев сказал:
— Садитесь, братцы! Поедим да спать, а утро вечера мудреней.
— Утро действительно было мудреное. Проснулись от крика:
— Э-э-эй! Чудаки-и-и! Как вас туда занесло-о-о?!
Алексеев подмял голову из травы. Человек в телогрейке и ватных штатах, стоя на пригорке вдалеке, размахивал шапкой.
— Э-эээ-иий! — панически закричал человек, срывая голос. — Не двигайтесь с места-а-а! Вы на минном по-о-оле!..
У Алексеева встали дыбом волосы. Он замер и огляделся. Ч-черт побери, куда же это действительно их занесло?! Окопы, траншеи. Все перерыто. Валяются снаряды, гильзы, ржавые куски разбитой техники, и в траве, вот — совсем рядом, почти под колесом — подозрительная выпуклость. Пригляделся — мина! Большая, круглая. Противотанковая…
Остались в живых?! Это было чудо из чудес!.. И за это вот "чудо" командир полка снял с Алексеева на три месяца звание гвардейца.
— За что? — попытался уточнить Алексеев. — Ведь если бы я посадил на брюхо…
Командир любил Алексеева и простил ему эту форму пререкания.
— А ты не должен ночью сажать самолет на брюхо: инструкция не велит. Надо прыгать. С парашютом. Зачем же рисковать экипажем?
Алексеев сделал обиженный вид:
— Так, товарищ командир, высоты же не было!: — Вот тогда на брюхо! На, почитай инструкцию. — И подал книжечку в зеленом переплете. Анатолий отдернул руку.
— Бери, бери, не стесняйся! — сказал командир. — И вообще запомни: надоело мне с тобой возиться. Еще раз сядешь на колеса — отстраню от полетов. Будешь нести аэродромную службу. Понял? Иди.
Алексеей понял. Он знал командира: если сказал, то сделает. И командир знал Алексеева. Постращав его так, он усмехнулся про себя: до чего ж разные бывают люди! Для одного — отстранение от боевых полетов — нет страшнее наказания! А для другого… Вот Федосов, например, старый летчик, капитан. Полк воюет, а он в общежитии на койке валяется. Все у него с моторами не ладится. Как ни полетит — возвращается: упало давление масла! Техники к фильтрам: металлическая стружка! Надо мотор менять. И меняют. Уже четыре заменили.
Все здесь, конечно, ясно: взлетает с форсажем, гоняет моторы почем зря на максимальных оборотах. Не выдерживают двигатели, перегружаются, перегреваются и, глядишь, задрался коленвал в подшипниках — скоблит стружку. Запрыгала стрелка масляного манометра, упала до нуля. Надо возвращаться. Возвращается. Поймать бы, да как?
…Экипаж Алексеева готовится к вылету. Обходя самолет, Анатолий ласково с ним разговаривает:
— Ну, что ж, дорогой, сколько раз ты садился черт знает где? Семь? А не много ли, а? Может, хватит? — Потом, подбоченившись, сказал строго: — Заруби себе на носу: больше на колеса сажать не буду! Хватит. Дядя Коля не велит. Ишь — повадился!..
И в это время кто-то за спиной:
— Здравствуйте, орлы! Алексеев резво повернулся:
— Здравствуйте, товарищ гвардии майор!
— Как дела?
— Хорошо, товарищ комиссар!
Комиссар полка, Иван Васильевич Клименко, невысокого роста, плотный, проведя ладонью по иссиня-черным волнистым волосам, сказал с усмешкой:
— Что-то тебе, Алексеев, не везет за последнее время. Все подбивают, и все садишься где попало? Алексеев искренне удивился.
— Как не везет, товарищ комиссар?! Наоборот, сколько сажусь, — и ничего!
— Плюнь! — смеясь, сказал комиссар. — Три раза. Через левое плечо, и не хвастайся — я с тобой полечу!
Полетели. Комиссар вторым, в штурманской кабине. Цель — Севастопольский порт. Там стоят фашистские боевые корабли. Цель точечная, и поэтому было задано два захода. Трудное дело! Алексеев по опыту знал: зенитчики-моряки стреляют метко. Может быть, у них техника была лучше, со стационарными средствами радионаводки? Он ничего хорошего от них не ожидал. Но и не трусил. Привык. И не то что привык, а просто, это хождение рядом с опасностью, через буйное пламя огня, и риск, Риск, риск — стало уже нужно ему. И совсем не потому, что он не мог обойтись без этих острых эмоций и жаждал войны и крови, а лишь потому, что был так воспитан, вобрав с молоком матери, с наставлениями отца, с мировоззрением окружающей среды, в пионерии и комсомоле — понятие о Родине и чести. И с каждым боевым вылетом, обрушив на головы врагов смертоносный груз возмездия, Алексеев утверждался в собственных глазах как истый комсомолец-патриот. И нужно сказать — это была самая лучшая проверка! Без крика с трибуны, без биения в грудь…
В темноте ночи еще издали были видны синие метелки лучей прожекторов, грязновато-красные вспышки разрывов зенитных снарядов и взрывы бомб.
