Людмила Улицкая - Священный мусор (сборник)
Обещана борьба с коррупцией. Хотя всем известно, что назначение Путина исполняющим обязанности президента, в наследники Ельцина, происходило в обмен на гарантии со стороны новой власти обеспечить неприкосновенность семьи президента. Собственно говоря, это и называется коррупцией, именно это мы имеем в данном случае — не закон, а личная договоренность, прелюбодейная связь закона и власти…
Военным показалось, и тоже не без основания, что их час наступает с победой Путина. И.о. президента очень хорошо, полезно высказался о финансировании армии, о доблестной победе, которая завтра-послезавтра произойдет на Кавказе. И вообще — война до победного конца! Как будто мы уже одну войну выиграли, в Афганистане.
Чем же прельстил Путин интеллигенцию, ту ее часть, по крайней мере, которая отдала ему свои голоса? Основной их аргумент: Путин — не Зюганов, а ФСБ — не КГБ. То, что интеллигенция боится коммунистов, Зюганова, можно понять. Но почему эти люди забыли, что КГБ представляет собой высшее достижение коммунистов, сердцевину их власти, их мозг и ту самую вожделенную «крепкую руку»? Строго говоря, Путина-то бояться надо было еще сильнее. Но страх, разумеется, — плохой советчик. Уроки Германии тридцать третьего года оказались забыты даже ближайшим соседом, Австрией, чего уж там говорить о России. Крепкую руку мы теперь имеем. Посмотрим, к чему нас она приведет…
Двадцать лет тому назад интеллигенция в значительной мере была диссидентской. Собственно говоря, лояльного к власти человека даже интеллигентным назвать было почти невозможно. Перестроечное десятилетие закрыло тему диссидентства. Инакомыслие не преследовалось больше. Отчасти по той причине, что имеющаяся власть сама про себя далеко не всегда знала, что именно она думает. Действия опережали мысли, общих концепций у власти не было, четкой экономической стратегии — тоже. Однако выработалась за эти годы одна интересная идея, вслух никем не высказываемая по причине ее величайшей простоты и банальности: основная задача власти — власть. Всё прочее — камуфляж, лозунг, манипуляции. Путин представляется мне человеком именно этой идеи.
У прежних диссидентов была надежда изменить коммунистическую власть, создать демократическую форму правления, возможно, не самую совершенную, но наиболее рациональную, обеспечивающую минимальные гражданские свободы и права человека. Мы полагали тогда, что коммунистическая власть пала по причине выработки своего внутреннего ресурса. Сейчас кажется, что это не так: она развалилась лишь по бездарности руководителей, по недосмотру, по ошибке, и свобода оказалась даром, которого мы не заслужили.
И тогда, побегав со свободой, как с обосранным поленом — есть такое острое выражение в русском языке, — ее положили в руки тому, кто знает, как с ней обойтись. А кто знает лучше, чем КГБ?
И вот мы снова сидим на кухне. Мы снова стали диссидентами. Возможно, мы сами в этом виноваты. Среди нас не оказалось Гавела. Наши Гавелы эмигрировали — писали симфонии в Германии, преподавали лингвистику в Америке и математику в Японии.
Я, как всегда, оказалась в меньшинстве. Кухня на этот раз соседская. Мой сосед — прекрасный, глубоко уважаемый человек, драматург. Участник войны, семнадцатилетним мальчиком взявший в руки оружие, закончивший войну комендантом польского города Гливице. Человек, никогда не вступавший в коммунистическую партию.
— Почему, — задаю я ему вопрос, — почему вы вчера голосовали за Путина?
— Глупые голосовали за Явлинского, — улыбается он, — а умные за Путина. России сегодня нужен Пиночет. Не для расстрелов на стадионах, а для того, чтобы он пересажал коррупционеров, поставил честных людей из ФСБ, наладил экономику, а потом передал власть в руки демократов. А кроме того, России нужен Путин, потому что кроме Путина никого нет.
И тогда я задала один из главных вопросов:
— А война? Что будем делать с войной?
— Боевиков нужно добивать. Чечня должна быть под президентом. Русские еще не применили настоящего оружия. Давно могли бы всех разбомбить, удерживает только желание сохранить дружеские отношения с Западом. Если бы Путин на Запад не оглядывался, давно бы всех разбомбили. Это детская война. Вот та (Вторая мировая) была страшная. Я видел Днепропетровск, Запорожье, Варшаву — лежмя лежали.
Я пью соседский чай, ем соседское печенье. Я очень хорошо отношусь к этому мужественному и порядочному человеку. Он добрый — мухи не обидит. Но нет ни одной точки, в которой я могла бы с ним согласиться. Задаю последний вопрос:
— А почему она вообще возникла, эта война?
И здесь моему соседу всё ясно:
— Сделано много глупостей. Оставили оружие чеченцам. Это была глупость Грачева. Даже говорят, оружие было продано. Значит, опять коррупция, но уже в среде военных. Ельцин в свое время спас Россию от гражданской войны, подписав роспуск Союза. Нельзя забывать, что есть 21 миллион русских, живущих в странах бывшего Союза. Они остаются в качестве заложников. Россия не может о них не думать. Одна надежда — на Путина.
Больше я эту тему не поднимала.
Война — то искусство, в котором я ничего не понимаю. Среди близких людей был единственный, кто понимал в войне, любил ее и изучал. Это мой родственник Александр Гинзбург. Он был профессиональный военный, закончил Военно-воздушную академию и, выйдя на пенсию, продолжал разбирать военные операции, читал все подряд военные мемуары. Война для него как будто и не закончилась, он весь был в ней до конца своей жизни. Он был патриот, сталинист и верил в коммунизм. Но в партии не состоял. Однажды я спросила его:
— Шура, а почему ты не вступил в партию?
— Глупый вопрос, — ответил он без минутного колебания. — Военный человек не может быть членом партии. Он подчиняется приказу, а партия устроена по принципу демократического централизма. Понимаешь, противоречие налицо: либо ты подчиняешься приказу, либо обсуждаешь.
Это было вполне логично, но никогда до этого не приходило мне в голову. Навела справки — да, есть такие страны, где военные даже не имеют права состоять в какой-либо политической партии. Именно по этой причине.
Второй — из близких — Юлий Даниэль. Он тоже доброволец, но прошел войну рядовым. О войне не рассказывал, говорил только: мерзость, мерзость…
Отец мой одноклассницы дядя Юра, инвалид, пил страшно, рассказывал про войну охотно и бессвязно — она была лучшим временем его жизни. Однажды рассказал, как они немцев пленных крошили. Можно не продолжать?
Мне есть что возразить моему соседу. Меня ужасает эта новая кавказская война, даже если она кажется ему детской. И не столько сама война, стрельба, взрывы и бомбежки, сколько процесс дегуманизации, который происходит по обе стороны условно существующей границы. Мы переживаем период цивилизационных войн, когда, кроме финансовых интересов, сталкиваются еще и этносы, находящиеся на разных уровнях развития. Россия имеет дело с горским народом, с древним и жестоким укладом жизни. Это мир, по законам которого кисть поверженного врага прибивали к воротам собственного дома. Сталкиваясь с этим миром, наша армия, полуобразованная, грязная и голодная, заражается примитивным варварством, жестокостью, неспособностью встать на точку зрения другого.
