Алексей Косыгин. «Второй» среди «первых», «первый» среди «вторых» - Телицын Вадим Леонидович

Почему? Потому, что в Чехословакии возникла «угроза социализму», опасность гражданской войны? Потому, что там действовали силы, стремившиеся к «реставрации капитализма»? Потому, что руководство Коммунистической партии Чехословакии рассчитывало оторвать Чехословакию от Советского Союза? Нет. Косыгин прекрасно понимал, что все это — «пропагандистская болтовня, идеологические ризы, которые набрасываются на реальное положение вещей» [448].

Косыгин, воспринимавший чехословацкие события совсем не так, как высшее советское военное руководство, все же судил о них с позиций «великодержавных интересов». На чем он основывал свои соображения? Обширную информацию Алексей Николаевич получил еще в Москве, а дополнительную — в Чехословакии, где встречался с некоторыми членами партийного руководства, например с одним из ключевых деятелей «Пражской весны» Честмиром Цисаржем. Несколько дней Косыгин «дышал воздухом» этой «Пражской весны», но все, что он узнал и с чем столкнулся, привело его к заключениям, мало чем отличавшимся от выводов «ястребов» из Политбюро ЦК КПСС.

Косыгин прекрасно понимал, что государственная система Чехословакии переживает глубокий кризис, что эту систему стремятся изменить как «низы», так и «верхи». Он увидел, что те рычаги управления, которые во всех странах социалистического блока обеспечивали власть партийной бюрократии, в Чехословакии выведены из строя.

Поэтому положение чехословацких властей советский премьер оценивал как «нестабильное». Косыгин не разделял веры Александра Дубчека в возможность претворения в жизнь идеалов «марксизма-ленинизма» ненасильственными средствами, был глубоко равнодушен к приверженности чехословацкого народа идеям демократии и гуманизма. Косыгин не допускал и мысли, что коммунистическая партия, которая должна обеспечивать интересы Советского Союза, может осуществлять власть на демократических основах.

Ряд моментов неприятно задел и личные чувства Косыгина. Чехословацкие руководители не смогли оградить его от навязчивых чехословацких и западноевропейских журналистов: во время прогулки по Карловым Варам, когда Косыгин попивал прописанную ему порцию минеральной воды, они на него накинулись, и по телевизору было показано, как Косыгин уклонялся от ответов на неприятные вопросы.

Сомнения лишь укрепила и беседа с упомянутым выше Ч. Цисаржем. Высказывания последнего вызвали у Косыгина неприятие, особенно в части, касавшейся непригодности многого в ленинизме для других стран. В восприятии Косыгина Цисарж представлялся неким недорослем, который, похоже, не знает, что говорит. Он упорно отстаивал свои взгляды, не понимая, что Косыгин экзаменует его на пригодность быть в числе наместников одной из подвластных губерний.

Во время своей майской поездки в Чехословакию Косыгин лично убедился, что в дубчековском руководстве нет единства, что в нем есть и немало приспешников московских «ястребов».

Все это и привело к тому, что в конце мая советское руководство приняло решение о вводе войск в качестве возможного варианта решения чехословацкой проблемы. Предотвратить военное вторжение, таким образом, могло лишь усиление умеренной кремлевской группы настолько, чтобы она не опасалась за исход конфликта с «ястребами» по вопросу Чехословакии [449].

Так считали чехи.

А вот как описывал позицию, занятую Косыгиным, один из советских партийных деятелей.

19 июля 1968 года на заседании Политбюро председатель КГБ Ю. В. Андропов, давнишний недоброжелатель премьера, раскритиковал предложение А. Н. Косыгина о проведении двухсторонних переговоров руководства Советского Союза и Чехословакии. Алексей Николаевич настаивал на мирных мерах «политического воздействия».

— Я считаю, — рубил с плеча Ю. В. Андропов, — что в практическом плане эта встреча мало что даст, и в связи с этим вы зря, Алексей Николаевич, наступаете на меня. Они сейчас борются за свою шкуру, и борются с остервенением. Правые во главе с Дубчеком стоят твердо на своей платформе. И готовимся не только мы, а готовятся и они очень тщательно. Они сейчас готовят рабочий класс, рабочую милицию. Все идет против нас.

Косыгин не заставил ждать с ответом:

— Я хотел бы также ответить товарищу Андропову, я на вас не наступаю, наоборот, наступаете вы. На мой взгляд, они борются не за свою собственную шкуру, они борются за социал-демократическую программу. Вот их суть борьбы. Они борются с остервенением, но за ясные для них цели, за то, чтобы превратить на первых порах Чехословакию в Югославию, а затем во что-то похожее на Австрию [450]. Приемлемо ли это было для советского руководства? Это другой вопрос.

Дальнейшей полемике помешал Брежнев, попросивший «всех успокоиться».

Но Андропов «отомстил» Косыгину, настояв на том, чтобы именно Алексей Николаевич, когда встреча с чехословацким руководством закончилась ничем, подготовил «Экстренное сообщение ТАСС», опубликованное в «Правде» 21 августа 1968 года, в день ввода советских войск в Чехословакию. Над сообщением Алексей Николаевич трудился долго, даже в ночь с 20-го на 21-е, когда надо было уже запускать типографский станок, все еще продолжал вносить правку.

Тогдашний главный редактор «Правды» Михаил Васильевич Зимянин вспоминал: «Ближе к вечеру [20 августа 1968-го] позвонил Косыгин: „Михаил Васильевич, имейте в виду, мы вводим войска. Это ответ на обращение чехословацких товарищей. Акция будет мирная, никакого огня мы открывать не намерены. Сейчас заявление еще формулируется. Когда работу закончим, дадим знать. Так что ночной выпуск попридержите“. На протяжении оставшейся ночи мы согласовывали, я вносил свои поправки. Хотелось избежать задиристости, придать строкам спокойный, уравновешенный тон, отвечающий серьезности события и нашим добрым намерениям. „Пока не выпускайте номер, — повторял Косыгин, — я дам команду“. Не знаю, звонил ли Косыгин из своего кабинета или из Генерального штаба, где в эту ночь находилось руководство страны. Команда в печать поступила, когда за окнами было уже светло» [451].

Но и на этом «Обращении» участие А. Н. Косыгина в чехословацких делах не закончилось.

23 января 1969 года он поставил — вместе с Л. И. Брежневым — свою подпись под письмом, обращенным к А. Дубчеку. В письме в первую очередь отмечалось, что советское руководство беспокоило и настораживало то обстоятельство, что в Чехословакии в конце прошедшего — начале настоящего годов «усилиями определенно враждебных сил» складывалась, по мнению советской стороны, «напряженная политическая ситуация». Последняя характеризовалась «стремлением усилить националистические антисоветские настроения, затруднить нормализацию ситуации в Чехословакии». Как считало советское руководство, и Косыгин в том числе, факт самосожжения Яна Палаха [452] использовался в чисто пропагандистских целях. То же советское руководство считало, что «Палах не понимал последствий» своего поступка и «стал жертвой намерений провокаторов, которые его подталкивали к этому трагическому действию».

И Косыгин, и Брежнев были убеждены в том, что политический смысл самосожжения Палаха заключался в провокации: «антисоциалистические силы с удивительной готовностью и целеустремленностью используют самосожжение Яна Палаха для обострения напряженности политической атмосферы, возбуждения тревоги и психоза, направленных против политики Коммунистической партии Чехословакии, реализации решений ноябрьского, декабрьского и январского пленумов ЦК КПЧ».

Идеологический штамп, конечно, но иного не могло быть.

Согласно письму генсека и премьера, «особое внимание обращает на себя то обстоятельство», что чехословацкие и все западноевропейские средства массовой информации распространяют «нездоровые и опасные настроения, которые возбуждают общественность в стремлении скрыть действительных организаторов новой политической кампании и выдать акцию антисоциалистических и антисоветских элементов за акцию патриотов. Эту же цель преследуют те, которые стремятся смерть Яна Палаха оценить как геройский акт общенационального значения».