AНДЖЕЙ ДРАВИЧ - ПОЦЕЛУЙ НА МОРОЗЕ
Я слушал – подавленный и удрученный. Россия только начинала угнетать меня своими ситуациями, и порог сопротивляемости, устойчивости был невысок. Но оказалось, что это не всё. В начале 1953 года состряпали дело врачей – «убийц в белых халатах». Поднималась волна самой разнузданной из всех антисемитских кампаний. Виновных искали во всех сферах, кругах, областях. Вскоре умер Сталин, спустя месяц реабилитировали врачей, а кампания – в силу инерции действия спущенных директив – всё шла, медленно угасая. Моей собеседнице организовали в апреле рассмотрение «персонального дела» на комсомольском собрании и долго ее обсуждали, обвиняя в том, что она «отрывается от коллектива». «А я, дура, ничего не понимала, ничегошеньки. Только мне было ужасно обидно. Я – от коллектива? Ведь я всё время кому-то помогала, что-то делала для других. И вот именно я…»
Потом, во времена уже – по словам Ахматовой – вегетарианские, наступили трудности с устройством на работу. Она получила диплом учительницы, звонила в разные школы. Да, отвечали, есть место, приходите. Приходила. Ее испытующе рассматривали, заглядывали еще раз в анкету: таак, девичья фамилия, имя деда… Оказывалось, что место уже занято.
Всё это угнетало меня всё сильнее. Март 1968 был уже не за горами, но воображения на подобное у меня не хватало. Я даже произнес нечто вроде: у нас, по счастью, это совершенно невозможно. Мне потом напомнили про эти слова. Затем я услышал еще, как благодаря счастливой протекции ей подыскали работу в Союзе Писателей, но за это ожидали доводов признательности и лояльности в виде доносов. А когда не дождались, начались мелкие интриги. Я крикнул, кажется: «Девушка, да как вообще вы можете здесь жить!» Фраза, понятно, бессмысленная, но меня извиняло отсутствие советского опыта жизни; вскоре я убедился, что это страна, где жить одновременно нельзя и нужно, а жизнь представляет собой неустанную попытку примирения взаимоисключающих начал. Девушка тогда посмотрела на меня полунасмешливо – полуиспуганно: «Тсс!». Но кроме нас в зале было только двое пьяниц, занятых своим ритуалом. Что она ответила, уже не помню.
Тем временем снаружи стемнело, рейс подходил к концу. Внезапно сделалось людно. Вокруг нас, ожидавших причаливания, выросла большая толпа, единообразная, однозначная по своему составу – одни парочки, молодых и средних лет, на вид – все категории, слои, сословия. Мужчины штатские и военные. Мы переглянулись, моя спутница слегка покраснела. Всё стало ясно. Это был плавучий бордель. Единственная, пожалуй, в условиях тогдашней страшной тесноты и вынужденного квартирного коллективизма, возможность два часа побыть друг с другом без свидетелей. Для этого и устраивались такие рейсы. О чем знали все – за исключением нас, так уж получилось. А теперь мы все сравнялись в ситуации и ждали причала. Мужчины украдкой бросали в меру нахальные взгляды на чужих спутниц, а те – гораздо более открыто – рассматривали других женщин: цепко и оценивающе.
Это было какое-то пронзительное ощущение, которое я чувствую и сейчас, но не в состоянии назвать: отталкивающее уродство подобного существования, а одновременно милосердие, сочувствие, сострадание. Через несколько лет что-то из этого, пожалуй, общий тон, я услышу в песенке Булата к русскому представлению «Аппетита на черешни»: «Ах, пани, пановье – тепла нет ни на грош…» Именно это – ни на грош. Но когда это споешь, тепло рождается – от осознания беды. Повторю: это ощущение постоянно живет во мне, хотя и остается безымянным.
А может, это и есть как раз его имя: поцелуй на морозе.
Кроме того, тогда и завязался мой собственный, личный узелок. Возможно, в его основе была та нитка, о которой я упоминал: нитка или жилка, протянувшаяся еще с детских лет. Только теперь вместо взгляда Маяковского меня держали на привязи другие глаза, потому что девушка очень мне понравилась. Это и было главное. А дальше намотался, накрутился целый клубок наших сходств и различий, наш знак судьбы. Наша общая безотцовщина, две смерти, должно быть, почти в одно время и почти в одном месте. Мой отец, жертва сталинизма, человек, убитый людьми в форме, похожей на ту, что носил ее отец, жертва сталинизма. Тени отцов, что падают на наши жизни. Наше комсомольское воспитание в духе наивности и готовности самоотверженно служить бесчеловечным идеям – и благодать отрезвления. А поскольку жизнь не любит излишнего пафоса, всё это связало нас в один изящный вензель.
Три недели спустя мы объявили о нашей свадьбе. Я в жизни сделал немало глупостей, а к умным своим шагам отношу, слава Богу, именно этот. Осенью мы отметим четверть века совместной жизни.
Из всего этого и составился мой образ России.
Примечания
1
Оговорка, касающаяся терминологии, но не только: сознавая принципиальную разницу между понятиями «русский» и «советский», я постараюсь пользоваться ими так, чтобы надобность их различения была очевидной. Впрочем, порой их границы размываются и выбор определения становится трудным: это может быть вина моя или самой действительности, где далеко не всё однозначно. Во всяком случае, прошу моих русских друзей в эмиграции, где в некоторых кругах царит в последнее время повышенная бдительность в вопросе различения этих терминов, чтобы в случае чего не обращались сразу к тяжелой артиллерии полемической стрельбы и не считали, что здесь оспаривается фундамент их патриотизма. Спорить, понятно, можно всегда, но лишь бы со смыслом. И еще одно. Не трогая уже утвердившихся в обиходе сокращений типа ZSRR (СССР) или TPPR (Towarzystwo Przyjaźni Polsko-Radzieckiej – Общество польско-советской дружбы), либо названий вроде «Literatura Radziecka» (журнал «Советская литература»), я буду пользоваться определением «sowiecki», а не «radziecki». Так говорили и писали у нас до войны и так поступают (почти?) во всех языках. Термин «radziecki» появился, как я слышал, где-то в 1940 г. во Львове, по образцу украинского, а после войны был введен официально. В нем ощутимы сервилизм и подхалимство. Не думаю, чтобы мы – страна de nomine суверенная – как раз в этом вопросе должны были следовать примеру союзных республик. К тому же лизоблюдная «теплота» определения «radziecki» приводит к тому, что, скажем, сочетание «radziecki łagier» как-то не звучит, не правда ли? В независимых публикациях в последнее время выступает тенденция возврата к довоенной терминологии.
2
ЗМП (ZMP – Związek Młodzieży Polskiej) – Союз Польской Молодежи, польский аналог Комсомола.
3
На самом деле – Рябушинскому (прим. пер.).
