Татьяна Рожнова - Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [только текст]
Итак, спасибо за Ваш добрый и красивый подарок на память — он проникает мне в душу. <…>
Мой муж почивает на лаврах. Парад прошел великолепно; он имел полный успех. На параде присутствовали императрица и множество дам. <…> До свидания, я пишу „до свидания“, так как не могу поверить, что не увижу Вас снова. Так что надеюсь — „до свидания“. Прощайте. Не смею поцеловать вас, разве что ваша жена возьмет это на себя. Передайте ей тысячу нежных слов.
Сердечно Ваша»{460}.
30 ноября 1837 года
Оторванная от своих прежних корней, получая скудные сведения из России о родных и друзьях, Екатерина Николаевна стремилась поскорее ответить на письма брата Дмитрия, с которым еще с детства была дружнее, чем с сестрами:
«Сульц, 30 ноября 1837 года.
Едва я избавилась от своего карантина, дорогой Дмитрий, как спешу ответить на твое милое, любезное письмо. Я получила его через несколько дней после родов, и оно доставило мне большое удовольствие, как и вообще все письма, что я получаю от моей семьи, что к моему крайнему огорчению бывает очень редко. Мой муж сообщил тебе о рождении твоей достопочтенной племянницы мадемуазель Матильды-Евгении, имею честь тебе ее рекомендовать[82].
Ты сообщаешь мне о рождении сына у Сережи, я его искренне поздравляю и желаю ему всякого благополучия. Это, однако, не мешает мне на него серьезно сердиться за то, что он до сих пор не отвечает на мое письмо, что я послала ему из Петербурга; передай ему мои упреки и скажи, что именно по этой причине я с тех пор ему ничего не писала. Вы будете иметь счастье этой зимой принимать почтеннейшую Тетушку; мне кажется, этот визит, который тебе совсем не улыбается и без которого ты охотно обошелся бы. У меня было намерение ей написать, чтобы сообщить о рождении Матильды, но причина, что ты мне приводишь, ее молчания в отношении меня такова, что я не осмелюсь больше компрометировать ее доброе имя в свете перепиской со мною. Я тебе признаюсь, однако, что не очень понимаю эту фразу, потому что судя о других по себе, я не постигаю, как можно вносить расчеты в свои привязанности; если только любишь кого-нибудь, какое может быть дело до мнения света, и не порывают так всякие отношения с человеком, если только он не подал к тому повода. Итак, я имею честь засвидетельствовать ей свое почтение и распрощаться, потому что теперь она может быть уверена, что больше не услышит обо мне, по крайней мере, от меня.
Я бесконечно благодарна Ване за привет, поцелуй его нежно; как только я узнаю, что он где-то обосновался, я ему напишу. Что поделывает отец, ты мне ни слова о нем не говоришь, напиши мне, как он, и пришли мне его портрет, который ты мне обещал, тот, что у тебя в кабинете.
Ты хочешь, чтобы я сообщила тебе подробности о Сульце[83]. Я очень удивлена, что ты его не нашел на карте Лапи, он там должен быть, посмотри хорошенько. Это очень милый город, дома здесь большие и хорошо построенные, улицы широкие и хорошо вымощенные, очень прямые, очаровательные места для гулянья. Что касается общества, то я совсем шокирована тем, что ты так непочтительно говоришь о достопочтенных жителях этого города. Общество, правда, невелико, но есть достаточная возможность выбора, а ты знаешь, что не количество, а качество является мерилом вещей; что касается развлечений, то они тоже у нас есть: бывает много балов, концертов, вот как!
Передай, пожалуйста, прилагаемое письмо Доля (Нина Доля — компаньонка или гувернантка семьи Гончаровых. — Авт.), я не знаю, как ей его переправить, полагаю, что она при детях Натали. Напиши мне о моих бывших горничных, у вас ли еще Авдотья? Я многое отдала бы, чтобы ее опять иметь, потому что та, что здесь у меня, настоящая дура, решительно ничего не умеющая делать.
Поцелуй от меня все семейство, муж благодарит тебя за память и просит передать привет, а я целую тебя от всего сердца.
Твоя любящая сестра К. де Геккерн.
Барон (Луи Геккерн. — Авт.) просит передать тебе наилучшие пожелания»{461}.
Несмотря на внешне вполне оптимистичный тон письма, в нем между строк ясно угадывается далеко не веселое настроение Екатерины. Она прекрасно понимает, что произошло, но у нее не хватает духу признаться в этом ни себе, ни тем более родным. Ее разделила пропасть с семьей Гончаровых. Разорвалась нить дружбы, сердечной привязанности, идущая из самого детства сестер, и этого было уже не поправить. Как невозможно было поправить взаимоотношения старших сестер Загряжских — Екатерины Ивановны и Натальи Ивановны. В марте 1837 года они рассорились навсегда. Время не только не остудило негативных эмоций, но, напротив, укрепило Екатерину Ивановну в решении полного и окончательного разрыва со своей младшей сестрой.
11 декабря 1837 года
Е. И. Загряжская в своем завещании, составленном еще в 1826 году, специальной надписью подтвердила прежнее распоряжение о том, что после ее смерти все ее состояние должно перейти исключительно старшей сестре, Софье Ивановне де Местр. Наталье Ивановне Гончаровой по завещанию не отходило ничего. Но это отнюдь не мешало одинокой тетке Загряжской «продолжать относиться с материнской нежностью» к «Ташеньке», «Душке», как называла она свою младшую из племянниц. В то же время со старшей, Екатериной Геккерн, сложились вполне определенные отношения, которые, в силу крутого нрава тетки, не переменились с годами. Она так никогда и не простила содеянного той, которая была названа ее именем.
Тетка Загряжская проявила удивительное заступничество за Наталью Николаевну, в отличие от ее матери, которая нежно относилась к Екатерине и все оставшиеся годы состояла в переписке с домом Дантесов. Однако горечь обиды в адрес сестры (Е. И. Загряжской) не давала покоя сердцу Натальи Ивановны, и позднее она доверительно делилась этим со старшим сыном:
«Поистине тяжело и горько быть несправедливо осужденной своими самыми близкими людьми, особенно теми, с кем прошло детство и юность. Казалось бы, эти первые узы дружбы сестер должны остаться неразрывными, так как были завязаны в лета, когда всякое притворство исключается, когда сердца и нравы искренни и правдивы, и однако корыстные расчеты меняют все. Печальная действительность, вот что мне остается. Единственное удовлетворение, которое я могу противопоставить недоброжелательству, ничем не вызванному с моей стороны, это полное спокойствие моей совести, да будет бог тому судья»{462}.
17 декабря 1837 года
В Зимнем дворце произошел грандиозный пожар, бушевавший три дня, после которого остались лишь обуглившиеся стены.
![Татьяна Рожнова - Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [Только текст]](/uploads/posts/books/45805/45805.jpg)
![Татьяна Рожнова - Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [с иллюстрациями]](/uploads/posts/books/35159/35159.jpg)
