Дафна дю Морье - Извилистые тропы
Мы видим, что декабрьская версия очень тщательно разработана и точно сформулирована, тогда как майский вариант близок к завещанию времен импичмента, только вместо «мой слуга Харрис» в нем написано «мой слуга Генри Перси». Казалось бы, мелочь, не стоящая внимания, если бы не то обстоятельство, что Генри Перси назван как человек, который должен передать Джону Констеблу «все рукописи моих трудов, а также отрывки незаконченных сочинений». В последнем завещании от 19 декабря 1625 года рукописи вообще не упоминаются, Фрэнсиса заботит только судьба его книг «как на английском языке, так и на латыни», причем книги в «красивых переплетах» должны быть переданы в разные библиотеки.
Мистер Харрис значится в списке слуг, составленном в 1618 году, когда Фрэнсис стал не только лордом Веруламом, но и лордом-канцлером. Он упоминается вместе с неким мистером Джонсом с пометкой «Не забыть отблагодарить». Однако в последнем варианте завещания его имени в списке бенефициаров нет. Генри Перси, «окаянному Перси», которого так ненавидела старая леди Бэкон, этому «собутыльнику и любовнику» ее сына, было завещано сто фунтов. Еще любопытно то, что предпоследнее письмо, которое хозяин Перси написал своей собственной рукой, было адресовано первому министру сэру Эдварду Конуэю и касалось Перси.
«Высокочтимый господин министр!
Этот джентльмен, г-н Перси, мой добрый друг и бывший слуга, просил вспомоществования у его величества за оказанные его величеству услуги, за то, что его друг был возведен в титул баронета. Нижайшей просьбой передаю это его пожелание благоусмотрению его величества. Буду признателен как за благодеяние оказанное лично мне.
Ваш искренний друг, всегда готовый к услугам
Ф. Сент-Олбанс Грейз инн, сего января 26-го дня 1626 г.».Стало быть, Генри Перси в конце концов оставил свое место, прослужив Фрэнсису Бэкону больше тридцати трех лет, но что случилось с ним потом, удовлетворили ли его прошение или нет, нам неизвестно. Он знал столько тайн своего хозяина, имел доступ к его бумагам. Поскольку с течением времени интерес Фрэнсиса все больше и больше сосредоточивался на его философских трудах и сочинениях на латыни, то вполне возможно, что какие-то рукописи более личного свойства так никогда и не попали ни в руки сэра Джона Констебла, ни в руки других душеприказчиков, и скорее всего так распорядился сам Фрэнсис. Генри Перси, человек, носивший столь громкое имя[44], до сих пор остается загадочной фигурой в жизни своего хозяина.
Странно, что Тоби Мэтью, названный в завещании 1625 года «моим старинным близким другом», получил согласно условиям этого же завещания всего лишь «перстень, который должен быть куплен ему за тридцать фунтов»; впрочем, Тоби, ставший к тому времени сэром Тоби, вполне преуспел в жизни и не нуждался в покровительстве. Несколько слуг, упомянутых в завещании 1618 года, названы и в последнем завещании как бенефициарии, например, еще одному бывшему слуге, Фрэнсису Эдни, ненавидимому леди Бэкон столь же люто, как и Генри Перси, было отказано «200 фунтов и мое парадное платье». Может быть, то самое пурпурное, в котором он торжественно въехал на лошади в Уайтхолл уже в должности лорда-канцлера. «Старому Томасу Готераму, с которым мы вместе росли, — 30 фунтов». Это был сын Томаса Готерама, который писал Энтони Бэкону во Францию в 1581 году, сообщая новости о доме. Бедняки разных приходов, родственники, крестники, друзья, многие из тех, кто служил в поместье Горэмбери, — Фрэнсис не забыл никого. Священнику Рэли было оставлено 100 фунтов, «секретарю Томасу Мэтьюзу купить драгоценность стоимостью 50 фунтов и отдать моего коня с попоной». Основная часть состояния Фрэнсиса — земли, имущество, личные и иные вещи была им «передана, подарена или предоставлена в распоряжение моей любящей жены», и список всего этого прилагался для «установления наследства, достойного виконтессы».
Этот подробнейший список не дает никаких оснований заподозрить, что мир и лад в доме был нарушен, и мы вполне можем предположить, что эта часть завещания была написана в мае 1625 года. Однако в декабрьском завещании от 19 декабря конец совсем другой.
«Все, что я передал, подарил, подтвердил по договору или назначил в виде содержания и распоряжения доходами моей жене в последней части моего завещания, я настоящим, по справедливым и весомым причинам, полностью отменяю, и это считается недействительным, при этом ей остаются только принадлежавшие ей до брака имущество и права».
По справедливым и весомым причинам… Стало быть, в последнее лето, что Фрэнсис провел в Горэмбери, после того, как он переехал туда из своей квартиры в Грейз инне, когда в Лондоне свирепствовала чума и сам он сильно недомогал, он наконец-то признал то, на что до сих пор, по-видимому, закрывал глаза: у его жены Элис связь с ее управляющим Джоном Андерхиллом. Свой завещательный отказ леди Констебл он не изменил. «Завещаю моему брату Констеблу все мои книги, а также 100 фунтов, которые должны быть выданы ему золотом; завещаю моей сестре Констебл драгоценности, которые должны быть куплены ей на сумму 50 фунтов». Видимо, он не счел родственников супруги ни в коей мере ответственными за ее неверность.
Душеприказчикам, и в первую очередь сэру Джону Констеблу и мистеру Босуэллу, было также поручено «забрать все мои бумаги без исключения, которые находятся в шкафах, на полках, в сундуках, и опечатать их, чтобы потом на досуге разобрать». Заметьте — бумаги, не рукописи.
Душеприказчиками он назначил сэра Хамфри Мея, канцлера герцогства Ланкастерского, мистера Джастина Хаттона, сэра Томаса Кру, сэра Фрэнсиса Барна, сэра Джона Констебла и сэра Юболла Телуолла. О юридических трудностях, возникших после смерти завещателя, можно будет прочесть в эпилоге.
К началу нового, 1626 года Фрэнсис Бэкон настолько оправился, что снова переехал в Лондон, в свою квартиру в Грейз инне, и даже написал сэру Хамфри Мею письмо с просьбой употребить все свое влияние на герцога Бекингема, чтобы тот добился для него у короля Карла полного помилования и отмены всех пунктов приговора. Это позволило бы ему занять свое место в верхней палате, когда парламент соберется 6 февраля.
«Правда, я не смогу присутствовать на заседаниях по причине своего здоровья, — писал он, — однако я мог бы поручить это своему доверенному лицу. Время обратило зависть в сожаление; я отслужил долгий срок искупления и очищения — пять лет, даже больше. Сэр Джон Беннет получил помилование, милорд Сомерсет тоже получил и, как я слышал, будет заседать в парламенте. Милорд Суффолк заседает в парламенте, хоть и не вернулся в тайный совет. Надеюсь, я не заслужил участи единственного изгоя».
