Рой Медведев - Ближний круг Сталина
«После обеда мне позвонил редактор «Крокодила» Мануил Семенов:
- Я только что из «большого дома». Твой сегодняшний фельетон в пух и прах разделал Суслов. Кричал, что «Правда» натравливает народ на руководящий аппарат… Так что смотри!
Я усмехнулся. А чего мне смотреть? Суслов не в курсе дела. Узнает, кто подсказал тему, и умоется… Я принимал поздравления еще два дня. На третий грянул гром. Случилось это на редколлегии, которую вел все тот же заместитель главного…
- Так вот, товарищи, мы получили очень строгое замечание от Михаила Андреевича, - сказал он. - Фельетон «Теща на «Волге» признан ошибочным и вредным…
Мне показалось, что я ослышался. Что происходит?
Брежнев против того, чтоб чьи-то тещи ездили на персональных машинах, а Суслов, выходит, «за»!… Между тем в мою голову продолжали лететь кирпичи:
- Натравливает народ на руководящий аппарат… Потрафляет обывательским вкусам… Пытается вбить клин в морально-политическое единство…» (Шатуновский И. Человек в футляре // Огонек. 1989. № 4. С. 27.)
И подобные случаи не были единичны. Интересный эпизод приводит в своей книге «Бодался теленок с дубом» А. Солженицын:
«Когда в декабре 1962 года на кремлевской встрече Твардовский… водил меня по фойе и знакомил с писателями, кинематографистами, художниками по своему выбору, в кинозале подошел к нам высокий, худощавый, с весьма неглупым лицом человек и уверенно протянул мне руку, очень энергично стал ее трясти и говорить что-то о своем крайнем удовольствии от «Ивана Денисовича», так тряс, будто теперь ближе и приятеля у меня не будет. Все другие себя называли, а этот не назвал. Я осведомился: «С кем же…» - незнакомец и тут себя не назвал, а Твардовский мне укоризненно вполголоса: «Михаил Андреевич…» Я плечами: «Какой Михаил Андреевич?…» Твардовский с двойной укоризной: «Да Суслов!!» И даже как будто не обиделся Суслов, что я его не узнал. Но вот загадка: отчего так горячо он меня приветствовал? Ведь при этом и близко не было Хрущева, никто из Политбюро его не видел - значит, не подхалимство. Для чего же? Выражение искренних чувств? Законсервированный в Политбюро свободолюбец? Главный идеолог партии!… Неужели?» (Солженицын А. Бодался теленок с дубом. Париж, 1975 С. 326-327.)
То, что в декабре 1962 года так удивило Солженицына, было всего лишь привычной для Суслова вежливостью, которая иногда походила даже на угодливость, если бы не те высокие посты, громадная власть, которыми он располагал. Суслов был предельно корректен почти со всеми, кого приглашал в свой кабинет. Крайне любезен он был, например, и с Василием Гроссманом, с которым встретился в 1961 году. А между тем речь шла тогда не о похвалах.
Встрече предшествовали драматические обстоятельства. Рукопись романа «Жизнь и судьба» (впервые появившаяся на страницах журнала «Октябрь» только в 1988 году) была в феврале 1961 года неожиданно арестована: органы КГБ изъяли из разных квартир и редакций все копии и черновики. Гроссман обратился с письмом к Хрущеву с просьбой вернуть свободу его книге: «…Я прошу, чтобы о моей рукописи говорили и спорили редакторы, а не сотрудники Комитета государственной безопасности. Нет смысла, нет правды в нынешнем положении, в моей физической свободе, когда книга, которой я отдал свою жизнь, находится в тюрьме, ведь я ее написал, ведь я не отрекался и не отрекаюсь от нее». Через некоторое время Гроссмана вызвали к Суслову.
С. Липкин так передает подробности той продолжительной беседы: «Суслов похвалил Гроссмана за то, что он обратился к Первому секретарю ЦК. Сказал, что партия и страна ценят такие произведения, как «Народ бессмертен», «Степан Кольчугин», военные рассказы и очерки. «Что же касается «Жизни и судьбы», - сказал Суслов, - то я этой книги не читал, читали два моих референта, товарищи, хорошо разбирающиеся в художественной литературе, которым я доверяю, и оба, не сговариваясь, пришли к единому выводу - публикация этого произведения нанесет вред коммунизму, советской власти, советскому народу». Суслов спросил, на что Гроссман теперь живет, узнав, что он собирается переводить армянский роман по русскому подстрочнику, посочувствовал, трудна, мол, такая двухступенчатая работа, обещал дать указание Гослитиздату - выпустить пятитомное собрание сочинений Гроссмана, разумеется, без «Жизни и судьбы». Гроссман вернулся к вопросу о возвращении ему арестованной рукописи. Суслов сказал: «Нет, нет, вернуть нельзя. Издадим пятитомник, а об этом романе и не думайте. Может быть, он будет издан через двести-триста лет» (Липкин С. Жизнь и судьба Василия Гроссмана // Литературное обозрение. 1988. № 7. С. 101.). Впрочем, благожелательность и участие Суслова оказались фальшивыми. Пятитомник не был издан, а Гроссмана вскоре практически вообще перестали печатать.
Если многие секретари ЦК, другие высшие руководители отличались у нас нередко грубостью и пренебрежением к подчиненным, то Суслов почти всегда был внимателен даже к самым рядовым работникам партийного аппарата и потому пользовался во многих его звеньях несомненной симпатией. Однако более наблюдательные люди говорили мне, что взгляд светлых, почти белых глаз Суслова неприятен, к нему было трудно подойти запросто, при всей корректности и вежливости он не мог подчас скрыть присущей ему сухости и равнодушия к судьбам людей. Его большие руки с длинными и тонкими пальцами напоминали руки пианиста, а не крестьянина, кем он был по своему происхождению.
Одним из главных лозунгов после октябрьского (1964 года) Пленума ЦК была «стабильность» в политике, руководстве, идеологии. И тем не менее 60-70-е годы были временем больших перемен и во внутренней, внешней политике, и в составе руководства. Из членов Президиума ЦК КПСС, которые обсуждали в октябре 1964 года вопрос о смещении Хрущева, в 1981 году продолжали заседать в Политбюро только три человека: Брежнев, Кириленко и Суслов. Большинство членов старого Президиума было смещено, остальные умерли и похоронены у Кремлевской стены. Теперь рядом с ними покоится и прах Суслова.
В аппарате ЦК Суслова называли «серым кардиналом». При этом имели в виду не только масштабы его власти, но и тщательно скрываемые источники могущества, а также стремление влиять на политические события из-за кулис. Трудно писать даже краткую биографию такого человека. Мы приведем поэтому лишь некоторые эпизоды из жизни Суслова.
Первые тридцать лет
Почти ничего не известно о первых тридцати годах жизни Суслова. И в Большой советской, и в Исторической энциклопедиях, и в некрологе по случаю его смерти об этом говорится в одних и тех же выражениях и одинаково скупо.