Аркадий Полторак - Гросспираты
— Как можно, — вопрошал доктор Зиммерс, — обвинять Редера в заговоре и вменять ему в ответственность действия других, если он и понятия не имел, что делали эти другие? В условиях режима особой секретности он был лишен какой бы то ни было информации о деятельности неподведомственных ему звеньев нацистского государственного аппарата. Да и вообще, о каком заговоре может идти речь в государстве, где есть диктатор? Заговор — это соглашение определенного крута лиц. А мыслимо ли что—либо подобное при жесточайшей и неограниченной диктатуре?
Развивая эту свою мысль дальше, защита выдвинула концепцию «непроницаемых перегородок». Мол, в нацистском государстве между различными его составными частями существовали только такие связи, при которых полную картину могло составить себе лишь одно лицо, стоящее на самом верху иерархической лестницы, т. е. Гитлер. Следовательно, Гитлер и есть главный и единственный заговорщик, он и воплощает весь заговор.
Доктор Зиммерс сплел такую паутину, в которой, по его глубокому убеждению, любой обвинитель или судья должны запутаться окончательно. Да и другие адвокаты всячески старались выставить напоказ всю «нелепость», всю «юридическую бессмысленность» обвинения в заговоре. Делалось это весьма просто — к сложным условиям заговора против мира подставлялись признаки сговора, касающиеся обычного уголовного преступления. Ну, конечно, трудно представить себе, чтобы участники банды, идущей, скажем на ограбление банка, не знали друг друга, не сговорились бы с самого начала и все вместе о способах и приемах ограбления. Именно таким сплоченным объединением преступников, в котором каждый играет заранее согласованную с другими роль, защита и старалась представить всякий заговор. Этим путем она надеялась благополучно вывести из—под удара не только Редера, но и всю гитлеровскую клику.
Камня на камне не оставил от этих надежд главный советский обвинитель Р. А. Руденко. Вот он-то уж доказал, каким юридическим нонсенсом является попытка подменить понятие заговора в международных отношениях сговором о разбое на большой дороге или о краже со взломом. Едко высмеял эту концепцию и Джексон, подчеркнув, что у адвокатов представления о заговоре ассоциируются со встречей украдкой глухой ночью в уединенном, скрытом месте, где подсудимые обдумывают каждую деталь отдельного преступления. Обыкновенные бандиты могут планировать — кто из них возьмет револьвер, а кто стилет, кто подойдет к жертве спереди, а кто сзади и где именно они ее подстерегут. Но при планировании войны револьвер предстает в виде вермахта, а стилетом становятся военно-воздушный или военно-морской флоты.
В заговоре такого типа, как нацистский заговор против мира, если есть согласие его участников по основной цели — развязывание серии агрессивных войн — сразу же и весьма значительно расширяются границы ответственности каждого заговорщика. В этом случае каждый заговорщик несет ответственность за всю совокупность преступлений, совершенных во имя основной цели, тем более что нацистские заговорщики одновременно с войной планировали и совершение тягчайших военных преступлений, входивших составным элементом в стратегический план агрессии.
В подобной ситуации на заговорщика ложится ответственность независимо от того, участвовал он непосредственно или не участвовал в каком—либо отдельном преступлении. Больше того, он будет отвечать за совершение такого преступления, о котором лично даже не знал, но которое прямо вытекало из задач заговора.
В заговоре против мира выбор места для преступных действий не ограничивается темной аллеей, а простирается на огромные пространства, захватывая порой целые континенты. Здесь все гораздо сложнее. Тут требуется подготовка общественного мнения при помощи тщательно продуманной пропаганды, принятие ряда законов, рассчитанных на подавление оппозиции, создание специальных широкоразветвленных органов, призванных готовить страну к агрессии, установление необходимых контактов с промышленностью, мобилизация ее возможностей для экономического обеспечения заговора, хорошо организованная система дезинформации в целях нарушения международных договоров, ограждающих мир от военной опасности. Одним словом, заговор, направленный на подготовку и развязывание войны, на ликвидацию свободы и независимости целых народов и, более того, на физическое их уничтожение, не может рассматриваться в тех же рамках, что и разбойное ограбление какого—то купца.
Пока фюрер искал предлог...
Однако господ гросс—адмиралов обвиняли не только в заговоре против мира. В вину им вменялись также ведение конкретных агрессивных войн и совершение при этом тяжких военных преступлений.
Было бы несправедливым упрекать Редера, как, впрочем, и Деница, в том, что они не нашли аргументов против обвинения в варварских методах войны на море. Мы еще убедимся в том, что столкновение защиты и прокуроров по этому вопросу создало глубоко драматические ситуации. Настолько драматические, что один из этих двух подсудимых имел некоторые шансы выйти из нюрнбергского Дворца юстиции полностью оправданным.
Но когда речь шла об агрессии, то здесь Редер оказался совершенно бессильным
прибегнуть хоть к сколько-нибудь убедительным доводам. Поведение его в этом отношении во многом напоминало поведение Риббентропа. Ответы Редера на вопросы обвинителей нередко отличались той же степенью политической наивности, что и ответы нацистского дипломата № 1».
Впрочем, будем справедливы: люди и с гораздо более развитым интеллектом, люди, которые, в отличие от министров диктатора, каждодневно упражняют свой ум в полемической борьбе, несомненно, оказались бы бессильными перед лицом тех данных, которыми располагали обвинители против подсудимых. Разница лишь в том, что такие люди при всех условиях не допустили бы слишком частого смеха в зале.
Мне бы не хотелось во всех отношениях ставить Редера в один ряд с Риббентропом. Тем не менее, справедливости ради приходится все же констатировать, что многие ответы главнокомандующего военно—морским флотом умиляли публику судебного зала.
Читателю уже известно об участии Редера на узком совещании Гитлера 5 ноября 1937 года, где последний раскрыл программу агрессии и даже примерную последовательность агрессивных актов. Через четыре месяца реализуется первая часть плана —Австрия падает к ногам победителя. А летом 1938 года Редер получает директиву, в которой фюрер недвусмысленно заявляет о необходимости «разрешить чехословацкий вопрос» не позднее 1 октября. В ней черным по белому записано:
