Л. Дитерихс - Павел Федотов. Его жизнь и художественная деятельность
Наружность Федотова была довольно привлекательна. Он был среднего роста и довольно плотен; силой физической никогда не хвастался, но был, по рассказам современников, очень силен. (Так, во время его последней болезни, в сумасшедшем доме, он в порывах бешенства вырывал гвозди руками из стен и, когда ему связали руки, продолжал вырывать их зубами). Особенную прелесть придавала ему добрая, иногда меланхолическая улыбка.
Федотов имел необыкновенную способность рассказывать самые смешные вещи очень серьезно, не улыбаясь. Говорил он очень хорошо, увлекательно и до такой степени живо описывал лица и сцены, подчас немного карикатурно, что слушатели его как будто сами присутствовали при этих сценах, видели эти лица.
Отношения его к товарищам по искусству были чужды всякого рода зависти и неприязни: он искренно радовался их успехам и печалился, если замечал у кого-нибудь падение таланта или если кто-нибудь умирал. «Вот еще одна потеря для русского искусства, – говорил он, узнав о смерти Ставассера, – и потеря очень чувствительная». При этом он рассказывал о том, каков был художник и как жрец искусства, и как человек.
Но, будучи терпимым и добрым, он редко прощал своим сотоварищам их измены раз принятому направлению в искусстве. Искусство было для него второй бог, служить которому нужно было с чистой душой, не боясь ударов судьбы, уколов самолюбию и бедности. В этом отношении он являл собой лучший образчик мужественного борца с судьбою. Его никто никогда не видел жалующимся на лишения и бедность, и, по словам Дружинина, никому и в голову не приходила возможность услышать от него такие жалобы, между тем многие знали, что Федотову частенько приходилось не сладко.
Такова была его сила воли и гордость, что он ни разу не показал, как трудно ему бороться с жизнью!
Отношение его к различным жизненным вопросам было всегда связано с тем, насколько они помогали или мешали его служению искусству в том виде, как он понимал его, а служение искусству он не отделял от служения правде и идее. В этом отношении достоин внимания его отзыв о браке и вообще о любви к женщине. Он всегда думал и говорил, что эти две вещи, любовь к искусству и любовь к женщине, несовместимы. «Моей жизни не хватит, – говорил он, – отдаваться одновременно и искусству, и любимой женщине». Когда после громкого успеха его картин одна богатая и вполне свободная девушка, увлеченная его успехом, намекнула о своей готовности отдать ему свою руку, он наотрез отказался. Хотя более чем вероятно, что другой на его месте не только не отказался бы, но обеими руками ухватился бы за представившуюся возможность покончить с жизнью впроголодь и перейти на сытую и привольную.
Он хотел быть обязанным только самому себе и не желал поступаться ни своей свободой, ни тем более идеями даже в угоду любимому человеку. Это черта чрезвычайно редкая в наше время, тем более что по своим внутренним качествам он был бы прекрасным семьянином.
В то время когда Федотов был занят своей картиной «Сватовство майора», он сделал несколько эскизов других картин. Однажды, читая какой-то старый разрозненный журнал, он наткнулся там на фразу: «Если барыня не в духе, это значит, что ее моська больна». Федотов улыбнулся, и через некоторое время на тему болезни барыниной собаки были сделаны два эскиза сепией.
Первый из этих эскизов изображает мать семейства, во время утреннего чая заметившую, к своему ужасу, что Фиделька, ее любимая собачонка, заболела. Самовар и чашки торопливо снимают со стола на пол и на стулья, и на их место кладется мягкая подушка, а на нее – собачонка; барыня забинтовала ей брюшко и всеми силами старается как-то помочь. Старая нянька, большая сплетница, что-то говорит, указывая на молодую горничную, на которую с гневом налетает барыня с башмаком в руке. Мальчишка-казачок, разинув рот, со страхом смотрит на эту сцену. Маленький сынишка, подвернувшийся матери не вовремя, поставлен на колени с приказанием долбить урок; вместо этого он, изловив за хвост одну из собачонок, старается привязать к нему бумажку. Девочка-дочь, бросив куклу и держась за выдранное матерью ухо, с плачем кидается к отцу, ища защиты, который, в свою очередь, схватив стакан чаю и бутылку рому, убегает от этой кутерьмы; по дороге он встречает третью собаку, которая получает от него такого пинка, что взлетает на воздух. В дверях, ведущих в соседнюю комнату, виден ветеринар, с изумлением и страхом останавливающийся в раздумье, войти ему или нет.
На втором рисунке – Фиделька уже околела. Барыня с горя не на шутку захворала и слегла в постель, возле которой на задних лапках стоят две собачки, просясь на перину. На груди у барыни поместилась новая любимица, сменившая незабвенную Фидельку курчавая болонка. Все трое визжат и воют, а выведенный из себя их визгом и воем хозяин дома замахивается на неугомонных подсвечником. Две дамы, приехавшие навестить больную, с участием заглядывают к ней за ширмы, причем одна из них плотно зажимает себе нос платком; но больная, лежа с полуоткрытыми глазами, притворяется, что не замечает этих посетительниц. Посреди комнаты доктора-немцы, созванные на консилиум, обсуждают положение пациентки и жестоко критикуют рецепты, которые прописывал ей русский военный медик. Только один из этого ученого сонма, молодой, падкий до женщин эскулап, не принимает участия в консилиуме, его внимание отвлечено хорошенькой горничной, которая окуривает душистою смолкой пространство вокруг убранного цветами, но уже не совсем свежего трупа моськи. Направо от зрителя толпятся художники, явившиеся в надежде получить заказ на живописное или скульптурное изображение Фидельки. Хозяйский сынок, расположившись на полу, с любопытством рассматривает их портфели. Между тем живописец, в чертах которого нетрудно узнать самого Федотова, уже сидит за мольбертом и чертит портрет околевшей собачки, с умыслом приукрашивая натуру. В дверях виден лакей, несущий бумагу и перья для консультантов; его останавливает гробовщик, сующий ему в руку деньги с просьбою своевременно известить о кончине барыни, если таковая последует.
Вот еще картина, сепией. Она вводит нас в модный магазин, в котором можно увидеть разные типы современного общества и где разыгрываются разнообразные сцены мелких людских страстей. Наружность магазина блестит богатством и изяществом: стены снизу доверху завалены всякими товарами, прилавки украшены бронзою, приказчики ловки и приветливы; зато в незаметных местах, под прилавками и за ними, – пыль и следы неряшества: стоит полуштоф водки, валяются недоеденная колбаса и краюха черного хлеба. На переднем плане муж уговаривает жену быть поэкономнее и в доказательство невозможности удовлетворить ее прихоти открывает свой пустой бумажник и записную книжку, но советы его лишь раздражают супругу: она, в сердцах, сердясь на мужа, кинула на пол только что сделанную покупку. Позади этой четы толстая женщина, заставив приказчика лезть за товаром на верхнюю полку, тайком упрятывает в свой пространный ридикюль кусок кружева. Посредине пожилой военный, глубоко вздыхая, достает из бокового кармана деньги для уплаты за покупки молодой жены, а их так много, что ливрейный лакей, несмотря на свое атлетическое сложение, едва в силах держать всю их массу. Сынишка этой неравной пары, увидев за стеклом игрушки и лакомства, дергает мамашу за платье и просит купить и ему что-нибудь; но ей не до него: она встретила в магазине молодого улана, одного из своих обожателей, и украдкою принимает от него любовную записку. Франт-адъютант внимательно исследует прочность и добротность дамских чулок с видом: «Honni soit gui mal y pense» [2], которые, вероятно, поручила ему купить командирша. Тут же отцветшая красавица, не решаясь прямо спросить у приказчика то, что ей нужно, объясняется с ним знаками; но сметливый парень понимает ее и без слов: он подает ей «rouge végétal» и жемчужные белила. В глубине видна каморка с раскрытою дверью: там хозяин магазина совещается с чиновником о какой-то деловой бумаге, очевидно очень важной, так как из-за нее пришлось выставить гостю бутылку шампанского. В числе посетителей магазина Федотов представил самого себя, в лице художника, зашедшего туда за покупками. Две собаки дополняют картину: одна комнатная, прикрытая по случаю стужи нарядною попонкою, а другая – простая дворняжка; последняя, в удивлении от необыкновенного костюма первой, ворчит на нее из-под салопа своей хозяйки.
