Екатерина Мешаненкова - Данте. Жизнь: Инферно. Чистлище. Рай
Университетские власти по договору и по согласию с городской коммуной Болоньи устанавливали цены на прокормление студентов и на квартиры, сдаваемые студентам внаем. Запрещалось их повышать или отдавать квартиру тем, кто платит больше. Увеличить квартплату можно было лишь в случае значительных перестроек, улучшающих жилище. Студенты были богатые и бедные. Богатые прибывали в Болонью со слугами и лошадьми, тратили много и приносили городу значительный доход. Бедные студенты занимались всякого рода ремеслами и даже нанимались в слуги.
Болонья росла и богатела, хотя торговый ее оборот не мог сравниться с объемом флорентийского. Размеренная монотонность университетских занятий часто нарушалась сражениями и кровопролитиями на улицах, которыми изобиловала бурная политическая жизнь города. Данте приехал в то время, когда в Болонье царил относительный мир. Верх в коммуне одержали гвельфы. Позади была страшная, продолжавшаяся сорок дней резня 1274 года, после которой из города были изгнаны 12 тысяч граждан, сторонников гибеллинов и богатого древнего рода Ламбертацци. Победителями руководил другой патриций, гвельф Джеремеи. Ролландино был выбран старшиной пожизненно в 1280 году, через два года составлены «святые постановления» против изгнанников и нобилей, не записанных в корпорации. Лишь дома Аккурсиев были спасены от разрушения в память великого комментатора римского права.
На юридическом факультете, главном и наиболее уважаемом, занятия продолжались от шести до семи лет. Потом проводился очень строгий экзамен; чтобы быть допущенным к нему, нужна была рекомендация по крайней мере одного профессора. Выдержавшие экзамены получали звание лиценциата. Уже через два дня лиценциат имел право приступить к сдаче экзаменов на доктора, которые происходили публично в церкви Св. Петра. Все присутствующие могли вмешиваться в диспут и задавать вопросы соискателю. Докторат давался очень торжественно. Заключительную речь в конце процедуры произносил болонский архидиакон. Экзамены эти обычно обходились очень дорого, так как кончались торжественным пиром за счет нового доктора.
Почему Данте прервал учебу в Болонье и вернулся во Флоренцию, точно неизвестно. Скорее всего дело было в каких-то семейных вопросах, которые можно было решить только на месте. Может быть, пришли в упадок дела, которые после смерти его отца вели какие-то родственники, а может быть, требовалось его срочное вмешательство как главы семьи в какие-то домашние проблемы. Ну и нельзя забывать о том, что он обязан был выполнить обязательство, данное его отцом, — жениться на Джемме Донати. Они оба к тому времени уже достигли брачного возраста, о чем ее родственники вполне могли ему напомнить.
Вероятнее всего, Данте даже был уверен, что покидает Болонью не навсегда, а скоро сможет вернуться и закончить образование. Тем более, что это было ему действительно нужно — ученые юристы во Флоренции высоко ценились, так что хорошие заработки и даже политическая карьера ему были бы обеспечены. Но… сложилось как сложилось.
Кстати, как раз тогда, когда Данте уезжал из Болоньи, по всему городу шли разговоры о произошедшей в соседнем Римини трагедии — правитель города из ревности убил свою прекрасную жену Франческу и своего родного брата Паоло. Вероятно, эта история запала Данте в душу, ведь во всем его Аде, наверное, единственные, кто вызывают искреннее сочувствие, — это несчастные любовники Паоло и Франческа.
И молвила одна из них: — «О ты,
Исполненный величья, доброты,
Который к нам нисходишь в ад кромешный,
К нам, обагрившим кровью Божий мир,
Когда б Господь призыв услышал грешный.
Молила б я, чтоб даровал Он мир
Душе твоей! В печали безутешной
Ты жалость нам великую явил.
Расспрашивай! Покуда вихрь суровый
Безмолвствует, мы отвечать готовы.
Мне в том краю родиться рок судил,
Где волны По сливаются с родною
Манящей их прибрежною волною.
Любовь, чья власть над сердцем так сильна
Возвышенным, зажгла во мне влеченье
К тому, с кем я была разлучена
И, разлучась, не знала утешенья.
Любовь, забыть которую нет сил
Тому из нас, кто истинно любил,
Забыть ее я не властна доныне
И вырвать я из сердца не могла.
Любовь к одной нас смерти привела;
Убийца наш терзается в Каине,
Тот, чья рука нас смерти обрекла».
О их судьбе задумавшись в кручине,
Не поднимал я долго головы.
Во время обучения в Болонье Данте впервые столкнулся и с влиянием политики на поэзию. Там все были в восторге от стихов Гвидо Гвиницелли ди Маньяно, но когда Данте спрашивал кого-нибудь, где он и можно ли с ним встретиться, все сразу переводили разговор на что-нибудь другое. В конце концов Чино деи Сигибульди объяснил, в чем дело, — Гвиницелли был не только поэтом и родоначальником нового, современного направления в поэзии, во времена владычества гибеллинов он исполнял обязанности судьи и юридического советника болонской коммуны. Поэтому, когда в 1270 году к власти пришли гвельфы, его изгнали из Болоньи, и через шесть лет он умер, так и не получив возможности вернуться в родной город.
Данте помнил, что стихи Гвиницелли произвели большое впечатление на его флорентийского друга Гвидо Кавальканти, хотя по существу были ему чужды. От этого замечательного художника слова Кавальканти воспринял только изысканность и чистоту поэтического стиля, стремление к краткости и выразительности стиха. Не так было с Данте. Он изучал Гвиницелли так, как он изучал Вергилия. В «Божественной Комедии» Данте назовет никогда им не виданного Гвиницелли «мой отец» и скажет тени болонского поэта: «И самый след чернил ваших сладостных стихов будет нам дорог, пока длится нынешний язык».
Гвидо Гвиницелли был первым, кто восстал против абстрактности и расплывчатости старой тосканской школы, поэтике гвиттонианцев он противопоставил точность и ясность выражений. Метафоры болонца возникали чаще всего из сопоставлений с огнем, небесными светилами, лучами солнца. «Любовь так возвышается над благородным сердцем, его питающим, — говорит он, — как пламя над светильником. Такова природа огня — стремиться ввысь». Гвидо отверг пространные причитания своих предшественников на любовные темы. Его сравнения удивляют и остаются в памяти. Итальянский стих в поэзии Гвиницелли впервые приобрел ту гибкость и звучность, благодаря которым через столетие прославился Петрарка.
