Александр Бондаренко - Михаил Орлов
Итак, вскоре после вступления на престол нового императора Михаил был отвезён в Петербург. Точнее, не один только он, но и его братья — Алексей, 1786 года рождения, и Григорий, 1790-го. Можно смело утверждать, что произошло это не ранее начала сентября 1801 года, потому как в августе все трое одновременно были записаны юнкерами в Коллегию иностранных дел. Хотя многие источники упорно и нелепо утверждают обратное: мол, они одновременно закончили обучение в пансионе и поступили в Коллегию. Но так, в силу разницы их возрастов, быть совершенно не могло — вот вам ещё одно доказательство справедливости нашей версии!
Обратившись же к послужным спискам, можно понять: получив в зачёт службы широко известное «числюсь по архивам»[25], но не пробыв там ни дня, юные Орловы, каждый в свой соответствующий срок, поступили юнкерами в избранные ими (или их дядьями?) самые блистательные полки Российской императорской гвардии. Алексей, в 1804 году, лейб-гвардии в Гусарский; Михаил, в 1805-м, и Григорий, в 1806 году, — в Кавалергардский.
Безусловное подтверждение нашей версии нам вскоре удалось найти в малоизвестных «Записках Аркадия Васильевича Кочубея[26]». В числе своих одноклассников Кочубей называет Григория Орлова и пишет, что в старшем классе тогда учились Алексей Орлов, Михаил Орлов и князь Сергей Волконский.
Более того, Аркадий Васильевич вспоминает следующую подробность из своей биографии:
«Будучи ещё в пансионе, мы с братом Александром Васильевичем[27] были записаны юнкерами в Иностранную коллегию; в пансионе же нас произвели в следующий чин, в переводчики, и возили присягать в коллегию на чин»{32}.
Вот так же, только без «производства в переводчики», было, значит, и у братьев Орловых. Они как бы служили в Коллегии, получая соответствующий стаж, а сами тем временем получали образование…
Ну а теперь, когда всё поставлено на свои места, мы можем сказать несколько слов о пансионе аббата Шарля Доминика Николя[28], эмигранта, не без немалой выгоды для себя пережидавшего в России события Великой французской революции и наполеоновской диктатуры.
«Тайный иезуит, аббат Николь, завёл в Петербурге аристократический пансион. Он объявил, что сыновья вельмож одни только в нём будут воспитываться; и не столько с намерением затруднить вступление в него детям небогатых состояний, сколько из видов корысти положил неимоверную плату: ежегодно по 1500 рублей[29]… Обстоятельства способствовали успехам сего заведения, которое находилось у Обухова моста на Фонтанке, рядом с великолепным домом князя Юсупова»{33}.
Пансионский дом был, конечно, несколько скромнее соседнего дворца, но в два этажа, причём каждый воспитанник здесь имел свою отдельную комнату. (Для сравнения можно сказать, что царскосельские лицеисты имели по полукомнате, ибо каждая комната была разделена временной стенкой, проходившей точно посередине окна.) К пансиону относился большой сад, где росли вековые липы — по преданию, они были посажены ещё при Петре I, и государь нередко приезжал сюда пить пунш в их в то время ещё относительной тени…
Признаем, однако, что уровень содержания воспитанников немало превосходил уровень получаемого ими образования.
Князь Сергей Григорьевич Волконский, человек, жизнь которого с тех самых пор оказалась очень тесно связана с судьбой Михаила Орлова, вспоминал:
«Я 14 лет возраста моего поступил в общественное частного лица заведение — в институт аббата Николя — заведение, славившееся тогда как лучшее. Но по совести должен высказать, хоть и уважаю память моего наставника, что преподаваемая нам учебная система была весьма поверхностна и вовсе не энциклопедическая»{34}.
Согласен с ним и Аркадий Кочубей:
«Все предметы преподавались у нас на французском языке; аббат читал историю, математику проходили до дифференциалов и интегралов; учили латинский язык и немецкий — этот последний весьма плохо.
…Воспитатель наш вообще не имел постоянной системы воспитания и к тому же весьма часто менял её. Главной задачей его было образовать из воспитанников так сказать светских людей, “hommes du monde”. Во время обеда, подававшегося обыкновенно в два часа, один из воспитанников читал описание какого-нибудь путешествия или вообще что-нибудь в описательном роде; число воспитанников редко превышало тридцать три»”.
Со стороны, правда, всё представлялось более благополучным. Вот что в 1818 году, когда аббат Николь уже руководил Одесским лицеем, сообщал о нём в письмах друзьям поэт Константин Батюшков, знакомец Михаила Орлова:
«…его собственная метода преподавания латинского языка удивительна. В шесть месяцев дети сделали успехи невероятные! дети, до сего едва умеющие читать по-русски…
Не стану хвалить Николя: вы его знаете; я его видел мало, но смотрел на него с тем почтением, которое невольно вселяет человек, поседевший в добре и трудах. Он беспрестанно на страже; живёт с детьми, обедает с ними; больница их возле его спальни. Я говорил с родственниками детей; все просвещённые и добрые люди относятся к нему с благодарностью»{35}.
«Лицей в цветущем состоянии и дети здесь счастливы: они в хороших руках. Дай Бог здоровья аббату, который изготовит полезных людей для государства: он неусыпен и метода его прекрасная»{36}.
Князь Волконский свидетельствует — и это для нас очень важно, — что Михаил Орлов «был первым учеником в отношении учебном и нравственном и уважаем и наставниками, и товарищами»{37}.
Всё так, но, к сожалению, можно понять ещё и то, что образование и воспитание в иезуитском пансионе осуществлялось отнюдь не в православных традициях и что культура роялистской Франции, навсегда ушедшей в никуда, казалась юным российским аристократам гораздо ближе и понятнее собственной национальной. Но именно с такой подготовкой они выходили в самостоятельную жизнь, при этом нередко достигая высших государственных постов в Российской империи, чему наглядным примером служит старший брат нашего героя — Алексей Фёдорович.
Пребывание Алексея Орлова в пансионе близ Обуховского моста было, по сравнению с его братьями, наименее продолжительным: уже в 1804 году он поступил портупей-юнкером лейб-гвардии в Гусарский полк[30], квартировавший в Царском Селе. Прошло немного времени, и старший брат стал навешать младших, будучи уже облачённым в строевой офицерский мундир — синий доломан и алый ментик, расшитые золотыми шнурами. Правда, орловская стать не очень соответствовала этой форме: гусары считались лёгкой кавалерией, поэтому туда отбирали невысоких рекрутов, да и среди офицеров, разумеется, великанов не было. Вот почему через год, когда Михаил должен был поступать на службу, он не соблазнился нарядным гусарским мундиром, остановив свой выбор на белом с серебром, гораздо более скромном, колете Кавалергардского полка.
