Евгений Баранов - Легенды о русских писателях
– О чем же хотел посоветоваться отец с Толстым? – спросил я.
– Не знаю, – ответил Кузнецов, – отец никому про это не говорил. Рассказывал только, как в Ясную Поляну приехал и как дали ему пообедать. «Приняли, говорит, хорошо, не расспрашивали, какие, собственно, у меня дела к Толстому, а только сказали: больной, лежит в постеле, доктора запретили тревожить». Отец пообедал и поехал домой.
– А вот Пушкин, – сказал я, – как думаешь о нем? Ведь он не ниже Толстого будет?
– Пушкин сюда не подходит, – заметил Васютин. – Пушкина дело другое было.
– Это верно, – подтвердил Кузнецов. – Пушкина дело особенное было. Пушкин стихи писал, а Толстой народ учил, вроде как проповедник. Ну, и он писал, только не стихи.
Пушкин тоже очень разумный был, а кто из них выше поднялся – Толстой или Пушкин, – определить не могу. Не нам об этом судить: на это нашего ума не хватит. А вот историю про Пушкина слышал, как жена уложила его в земляную постелю на веки вечные, так это, действительно, подлее подлого она поступила.
Тут видишь, красота ейная Пушкина погубила. Собственно, через красоту он и женился на ней. Ну, красота красотой, только в голове у нее ветер погуливал: любила она по балам и маскарадам шататься. А это дело известное, добра от него не жди. Человек от рук отобьется, и только одна глупость у него будет на уме. Тоже вот и она так-то. Стала ездить на эти балы, и сейчас целый хвост ухажеров начал волочиться за ней. Только настоящих не было, а все сволочь, шаромыжники.
А тут появился один полковник – не чета им: собой красавец и в карманах у него густо. И живо отшиб от нее эту мелюзгу, всю эту поганую шантрапу. Денег не жалел. Эти брильянты, серьги, кольца…
– Позвольте спросить: какая марка?
– Тыща рублей!
Он сейчас портмонет из кармана вытащит:
– Получай! – и ей в подарок.
А той приятно и лестно. А полковник свое дело знает. Сперва эти брильянты, после того говорит:
– Едем в ресторан первого разряда в отдельном кабинете ужинать.
Она было помялась, потом согласилась.
Он и закатил ужин в двести рублей. Шинпанское тут, наливка, коньяк. Он ей бокальчик шинпанского преподнес. Она выпила. Он ей другой и третий. Она и опьянела. А пьяная баба какой человек? Ну, с этой поры она и стала его любовница.
А Пушкин ничего не знает. Он думал, как она была взята из хорошего дома, так и поведение ее будет хорошее. А на деле оказалось поведение ее развратное. И вот идет раз Пушкин на бал и встретился там с тем полковником. Ну, попервоначалу умный разговор повели, только под конец заспорили о каких-то предметах. Ну уж, конечно, где там полковнику с Пушкиным спорить?!.. Пушкин совсем заклевал его. А тот и не знает, что ему сказать. И взяла тут полковника досада. Вот он и говорит:
– И чего ты ставишь себя так высоко? Ведь твоя жена вот в таких-то смыслах.
Ну, одним словом, обозвал ее развратного поведения женщиной. Пушкин тут и залети ему в ухо. А полковник говорит:
– Кулаками не поможешь, давай стреляться.
А Пушкину только это и надо.
– Понятно, говорит, станем стреляться: тут дело кровавое.
Вот и вышли один против другого. Полковник и убил Пушкина. А жена что? Убил и убил. Ей лишь бы брильянты. Ну, нашелся такой, который содержал ее. Может, тот же полковник.
– И я слышал эту историю, – сказал Васютин, – только по-иному она рассказывается. Бриллианты не при чем были, а сама она на шею полковнику повесилась.
– Ну, ладно, – возразил Кузнецов, собираясь уходить. – Как бы там ни было, а все же полковник убил Пушкина.
Когда он ушел, я спросил Васютина:
– Правда ли, что отец Алексея ездил к Толстому?
– Правда, – ответил тот. – Сам он рассказывал. А ты знаешь, кто был Алешкин отец?
– Откуда я могу знать? Я ни разу не видел его.
– «Деловой» он был. По «сухому» и по «мокрому» делу работал.
«Деловой» на острожном жаргоне – вор, грабитель, разбойник, смотря по делу, т. е. по преступлению: «сухое дело» – кража, «мокрое дело» – убийство ради грабежа.
– Его все боялись в селе, – продолжал Васютин. – Отчаюга был, а посмотрел бы на него и не сказал бы, что он бандит: собой красивый, одевался хорошо, а начнет говорить – все так резонно выходит. Как началась германская война, его потребовали на фронт. «Ну, говорит, прощайте, братцы, чует мое сердце – не вернуться мне до мой. Не поминайте лихом!» – И верно, не вернулся, убили. И никто не пожалел, а все говорили: «Одним вором меньше стало на свете». А к Толстому он, правда, ездил. Он и с Толстым сумел бы поговорить.
Апрель 1922 г.
Нет ничего удивительного в том, что отец рассказчика, Кузнецова, будучи вором, а может быть, и убийцей, ездил к Толстому «посоветоваться», вероятно, «на счет своей жизни», потому что хождение к Толстому, особенно после его отлучения от церкви, приняло чуть не эпидемический характер как для людей образованных, так и для людей из народной темной массы. Не все, конечно, шли к нему с одинаковой целью. Одним, действительно, надо было разрешить то или иное религиозное или вообще какое-нибудь жизненное сомнение, но больше всего направлялись в Ясную Поляну ради простого любопытства – «посмотреть на Толстого», поговорить с ним только для того, чтобы потом рассказать об этом в кругу своих знакомых или «поделиться своими впечатлениями» на страницах газет, журналов и, по обыкновению, приписать Толстому то, что он не говорил и не делал. Шли к нему люди и со специальной целью «урвать» хоть малую толику из его богатства, выпросить «деньжат на свою нужду» и, в случае неудачи, оболгать, обесславить его. И вся эта многочисленная рать «паломников», возвращаясь домой, сеяла на пути своего шествия множество всевозможных рассказов о Толстом, которые потом послужили материалом для легенд о нем.
Лев Толстой и американцы
Николай Воеводин, парень двадцати пяти лет, с огненно-рыжими волосами и веснущатым лицом, довольно часто встречался мне в харчевне, но познакомиться нам как-то не удавалось вплоть до того момента, когда он и Гаврилыч, здоровенный мужчина лет пятидесяти с черной кудлатой бородой и большим орлиным носом, прозванный Змеем Горыны-чем, не обратился ко мне, как к «бывшему учителю», за разрешением вопроса о том, как надо правильно писать: «ездию» или «езжу».
Воеводин утверждал, что «самое верное будет „ездию“, потому что все так говорят», а Гаврилыч доказывал, что «правильнее правильного» будет «езжу», по той причине, что так говорят образованные люди, так и в книгах печатают.
Когда спор был разрешен мною в пользу Гаврилыча, Воеводин, приглаживая пятерней огнистые волосы, проговорил:
– Значит, мне еще надо мозгами поработать, чтобы правильно произносить слова.