Ярослав Иосселиани - В битвах под водой
— Надо бы доложить ему, — ответил он, — но… с его самолюбием прямо беда… Как бы хуже не было.
— Я тоже так думаю, — согласился я с комиссаром, — может быть хуже.
Вербовский обладал одним крупным недостатком: он считал, что никто из подчиненных не способен подсказать ему что-либо дельное.
— Однако, — Станкеев будто читал мои мысли, — сейчас не до шуток. Доложи командиру свои расчеты.
— Есть, — с готовностью ответил я и обратился к Вербовскому: — Товарищ командир, следует ложиться на курс двести восемьдесят градусов. В противном случае, если конвой идет вблизи берега, мы можем к моменту его визуального открытия оказаться вне предельного угла атаки.
— Молчать! — раздалось в ответ. — Не мешайте работать!
— Я только доложил свои расчеты, товарищ командир!
— Ваша обязанность — иметь расчеты наготове! Когда потребуется, вас спросят!
— В мои обязанности входит также докладывать свои соображения командиру, обиделся я.
— Молчать! — повторил Вербовский, не отрываясь от перископа. — Еще одно слово, и я вас выгоню из отсека.
— Есть! — недовольно буркнул я, глянув на озадаченного Станкеева.
В отсеке водворилось молчание.
Паузу прервал Вербовский, вдруг обнаруживший фашистский конвой. Он произносил данные о движении врага с таким волнением, что я с трудом улавливал смысл его слов. И тут мне стало ясно, что возможность атаки упущена вследствие неправильного предварительного маневрирования.
— Мы находимся за предельным углом атаки, — немедленно доложил я командиру, — следует? лечь на боевой курс и попытаться…
Вербовский оборвал меня и приказал рулевому ложиться на совершенно другой курс, решив, видимо, уточнить данные о конвое, хотя времени для этого явно не оставалось.
— Так атаки не получится! — вырвалось у меня.
— Вон из отсека! — гневно крикнул Вербовский. — Отстраняю вас! Передать дела Любимову!..
Я передал таблицы, секундомер и все остальное штурману и отошел в сторону.
Идя под водой новым курсом, почти параллельным курсу конвоя, «Камбала» все больше отставала и, наконец, потеряла всякую возможность занять позицию для залпа и атаковать единственный в конвое транспорт.
Поняв свою ошибку, Вербовский попробовал ее исправить и приказал лечь на боевой курс и приготовиться к атаке.
Но тут допустил ошибку боцман Сазонов, который перепутал положение горизонтальных рулей и заставил лодку нырнуть на большую глубину, чем следовало. Вербовский набросился на него чуть ли не с кулаками. Но боцман так и не смог привести лодку на заданную глубину. Командир прогнал его с боевого поста и поставил другого члена команды.
На этом неприятности не кончились. Старшина группы трюмных перепутал клапаны переключения и пустил воду в дифферентной системе в обратном направлении. Вербовский обрушился и на него.
Наконец растерялся рулевой сигнальщик и некоторое время продержал корабль на курсе 188 градусов вместо 198 градусов.
Когда, наконец, в центральном посту все успокоились и командир получил возможность глянуть в перископ, конвой был уже неуязвим.
Вербовский долго смотрел в перископ «Камбалы», шедшей далеко позади конвоя, который, вероятно, даже и не подозревал, что в районе его следования находится подводная лодка.
В отсеке все молчали, избегая смотреть друг другу в глаза. Было стыдно не только за провал, но и за бахвальство и самоуверенность, в чем каждый из нас в той или иной степени был повинен, когда мы находились еще в базе, а также на переходе и на позиции.
Казалось, ничто уже не могло нас развеселить. Но на войне бывает такое, чего невозможно предвидеть.
— Транспорт взорвался, тонет! — раздался вдруг голос Вербовского.
Одновременно со словами командира мы услышали два отдаленных, раскатистых взрыва.
— Что случилось? — спросил кто-то.
— Он же видит, что мы не можем его потопить, вот и решил утонуть по собственной инициативе, — некстати пошутил лейтенант Любимов.
— Транспорт взорвался на мине, — заключил командир.
— Не согласен, — возразил Иван Акимович, — уверен, что транспорт утопила «Зубатка».
— «Зубатка» должна быть гораздо южнее, — не соглашался с ним Вербовский.
— Так она, видно, пошла навстречу врагу…
Командир остался при своем мнении, хотя, как потом выяснилось, транспорт действительно потопила подводная лодка «Зубатка», которой командовал старший лейтенант Александр Девятко.
Весть о том, что потоплен фашистский транспорт, облетела все отсеки. Казалось, люди забыли о своей боевой неудаче.
Но вот до нашего слуха начали доходить звуки отдаленных подводных взрывов, словно по легкому корпусу подводной лодки колотили деревянной кувалдой.
— Право руля! Курс десять градусов! Между прочим. и немцы, подобно Ивану Акимовичу, думают, что их атаковала лодка, — иронизировал Вербовский, опуская перископ. — Начали бомбите море…
— Они преследуют лодку, — твердо стоял на своем Станкеев, — во всяком случае хорошо, что мы поворачиваем на обратный… А то утопила «Зубатка», а угостить бомбами, не ровен час, могут нас. Куцому всегда попадает больше всех.
— Да, правда, совести у фашистов… — начал было Любимов.
— Отставить болтовню! — резко оборвал его Вербовский. — Непонятная у вас страсть к этому занятию…
Постепенно взрывы глубинных бомб стали затихать. Мы отошли к северу.
Вскоре Вербовский вызвал меня в кают-компанию. Там уже находились Иван Акимович и Любимов, разложивший на столе карту района боевых действий.
— Давайте проанализируем графически ваше предложение и мои действия, сказал командир.
По его тону я понял, что с ним уже беседовал Иван Акимович.
На карте было вычерчено несколько вариантов атаки при различных способах боевых действий. После тщательного изучения этих вариантов Вербовский, к его чести, признал, что хотя мое предложение и не полностью обеспечивало успех торпедной атаки фашистского транспорта, тем не менее оно было наиболее целесообразным. Вину за срыв атаки он принял на себя, хотя львиная доля этой вины падала на Сазонова, Калякина и на меня. Ведь не кто иной, как я, помощник командира, отвечал за работу центрального поста, который не выдержал испытания. А центральный пост — это мозг подводной лодки. От того, насколько четко и слаженно работают все его механизмы, зависит успех боя.
— Метелев оказался прав, — вздохнул я, оставшись в отсеке наедине с Иваном Акимовичем.
— В чем?
— Он считал, что организация службы у нас плохая, требует отработки…
— Ну, не такая уж она у нас плохая, хотя, конечно, требует доработки. Нельзя впадать в крайности. А впрочем, почему он считал ее плохой?
