Станислав Ваупшасов - На тревожных перекрестках - Записки чекиста
Молодое Советское государство не могло сдержать чудовищного напора всемирной буржуазии. Буржуазно-помещичья Польша захватила западнобелорусские земли и ряд литовских районов, в том числе и город Вильно (Вильнюс).
В результате захватнической политики польских помещиков и капиталистов, поддерживаемых международным империализмом, многострадальный народ Белоруссии был насильственно разделен на две части — восточную, где сохранилась Советская власть, и западную, где воцарился социальный и национальный гнет панской Польши.
Народ Западной Белоруссии не мог примириться с господством польских панов и развернул вооруженное сопротивление захватчикам, которое продолжалось и после окончания военных действий на советско-польском фронте и заключения Рижского мирного договора. В частях Красной Армии служило много выходцев из западнобелорусских районов, они-то в первую очередь и просили командование, руководящие партийные органы послать их в партизанские отряды, сражавшиеся на оккупированных землях. Вместе с тем в числе добровольцев было немало белорусов из восточной части республики, а также представителей других народов, считавших своим интернациональным долгом помочь братьям по классу в их освободительной борьбе.
Судьба белорусского населения в оккупированных районах чем дальше, тем становилась все горше. Лучшие земли находились в руках помещиков, кулаков и церквей. Бедняцкие и даже середняцкие слои крестьянства жили в нищете, работали исполу за третий сноп.
Монопольные цены на предметы первой необходимости в сравнении с ценами на сельскохозяйственную продукцию были непомерно высоки. 1 литр керосина, например, стоил 50 грошей, коробок спичек-10, 1 килограмм соли — 20, осьмушка махорки — 70, 1 килограмм сахара — 1 злотый 10 грошей, а пуд хлеба — 1 злотый 80 грошей, 1 килограмм масла — 80 грошей, десяток яиц — 10 грошей.
Получалось, что за десяток яиц крестьянин мог купить лишь коробок спичек, за 1 пуд хлеба и 30 яиц — 3 осьмушки (150 граммов) махорки, за 1 килограмм сливочного масла — 1 литр керосина и 1,5 килограмма соли.
В результате такого соотношения цен, установленного по произволу буржуазно-помещичьего правительства, миллионы белорусских семей не имели самого необходимого, существовали впроголодь, находились в постоянной кабале у богачей. Как правило, весной, когда у бедняка кончались запасы хлеба, который он ел пополам с лебедой и головками клевера, ему приходилось идти на поклон к помещику или кулаку, просить взаймы полмешка ржи. А во время уборки хлебов надо было не только полностью вернуть долг, но еще и отработать несколько дней на хозяйском поле. Ростовщический процент на селе стал правилом и больно бил по изнемогавшим в труде и бесхлебье людям.
Наемные работники получали мизерную плату. За целый день жнея могла заработать 50–80 грошей (5–8 коробков спичек), а косец- 1,5 злотого (100 граммов махорки и коробок спичек). Хата крестьянина-бедняка или батрака вместо керосиновой лампы освещалась лучиной, кремень, трут и кресало заменяли ему спички. Основной обувью в деревне повсеместно были лапти, одежда шилась из домотканой дерюги.
На каждом шагу крестьянина подстерегали штрафы, душили всевозможные подати. Платить их требовалось в двухнедельный срок, за опоздание взимали в двойном размере.
Экономическое, социальное и политическое бесправие белорусского народа на западных землях порождало партизанское движение против польских захватчиков. Большое влияние на рост революционного сознания трудящихся оказывал факт существования Белорусской Советской Социалистической Республики, открывающей замечательные перспективы счастливой жизни для каждого гражданина.
В апреле 1920 года нас, бойцов и командиров, отобранных для военно-нелегальной работы в тылу белополяков, вызвали в Смоленск, в Центральный Комитет Компартии Литвы и Белоруссии. Нас принял товарищ Тадеуш. Его настоящего имени мы не знали, да этого нам и не полагалось знать.
Прежде всего он основательно познакомился со всеми членами нашей группы, подробно расспросил каждого: где родился, кто отец и мать, пришлось ли учиться, где и кем работал, когда вступил в Красную Армию, в каких боях участвовал, есть ли ранения. Коммунистам задавал вопросы о работе в ячейке, о политической учебе. Особо интересовался знанием языков — литовского, белорусского, польского, спрашивал, представляет ли человек, что его ждет во вражеском тылу.
Затем собрал всю группу и дал ряд советов по установлению связей и работе в подполье. Поставил главную задачу: оказывать практическую помощь местным подпольным организациям, создавать в тылу белополяков партизанские группы и отряды.
Командиром нашей группы был назначен мой бывший комбат белорус Иосиф Нехведович, мужественный и опытный воин, волевой, грамотный коммунист. Он был выше среднего роста, физически крепким, выносливым, хорошо знал местность, где нам предстояло действовать, потому что родился и жил в тех краях.
После ухода работника ЦК командир дружески нам улыбнулся, оглядел каждого и спросил:
— Ну что, товарищи, задача ясна? Может, кто раздумал идти во вражеский тыл и хочет остаться на фронте? Пусть скажет, пока не поздно.
Но решение у всех было твердым.
— Во мне прошу не сомневаться, — продолжал Нехведович. — Я к себе домой иду, туда, где ныне паны лютуют, казнят и правого и виноватого, жгут и грабят наподобие разбойников с большой дороги. Я им за те дела мстить поклялся, пока бьется сердце и рука держит оружие.
Он стал выкликать нас по фамилии, хотя всех, кроме двух парней, знал отлично как подчиненных и товарищей по батальону.
— Петр Курзин с кулаками-молотками. Хорош. Иван Жулега — старый разведчик. Тоже хорош. Ты, кажется, уже партизанил в Бобруйском уезде?
— Так точно. Партизанил.
— Еще лучше. Пригодится. Николай Рябов — фронтовик бывалый, к тому же давний большевик, хотя и бывший офицер царской армии.
Этого я не ожидал. Кто бы мог подумать, что краском Рябов бывший золотопогонник!
— Станислав Ваупшасов. Политрук. Комиссар батальона. Кроме русского знает литовский, польский и белорусский языки. Хорошо проявил себя в боях с врагами. Назначаю его моим заместителем. Ясно?
— Ясно.
— А с этими двумя товарищами познакомимся впервые. Два молчаливых парня сделали шаг вперед и отрапортовали:
— Краском Чижевский.
— Краском Богуцкий.
Оба они оказались поляками, чем Нехведович остался весьма доволен: на оккупированной территории такие люди, великолепно знавшие национальную психологию, традиции, бытовой уклад, государственные институты, воинские порядки, были просто незаменимы.
