Ольга Трубецкая - Князь С. Н. Трубецкой (Воспоминания сестры)
А между тем народу нужен не истукан Навуходоносора, не мнимое мифологическое самодержавие, которое в действительности не существует, а действительно могущественная и живая царская власть, свободная, зиждущая, дающая порядок и право, гарантирующая законность и свободу, а не произвол и бесправие. Долг верноподданного состоит не в том, чтобы кадить истукану самодержавия, а в том, чтобы обличать ложь его мнимых жрецов, которые приносят ему в жертву и народ и живого царя» (Собрание сочинений т. I, стр. 466–468.).
Понятно, статья, заключавшая эти строки, не была допущена к печати по цензурным соображениям и та же участь постигла и статью С. Н. «Накануне Нового года», (31 декабря 1901 г.).
Эпиграфом к этой статье является четверостишие из «Мистерии» Козьмы Пруткова:
«Есть бестолковица,
Сон уж не тот,
Что-то готовится,
Кто-то идет».
Четверостишие это, по мнению С. Н., как нельзя лучше характеризует состояние русского общества, просыпающегося после двадцатилетней спячки. Сначала под бдительной охраной сторожей сон был глубок и безмятежен, даже не снилось ничего. Потом с голодного года покой был нарушен, начался какой-то перелом. Усилившееся чувство общего недомогания стало тревожить нас всякого рода сонными мечтаниями, той возрастающий бестолковицей, которая обычно предшествует пробуждению. «Сон уж не тот!». Мы чувствуем, что так дальше нельзя. Пора вставать, давно пора. Перед обществом те же задачи, те же вопросы, что 20 лет тому назад, только бесконечно осложнившиеся и замутившиеся — вопросы жизни и смерти русского общества, просвещения и культуры. «Патриотизм истинный и глубокий необходим в наши дни более, чем когда-либо. Но для того, чтобы действительно служить престолу и отечеству, он должен быть нелицемерным и просвещенным, он должен выражаться не одними междометиями и холопскими речами, а правдивым и бесстрастным, разумным словом, он должен доказывать себя делом, а не озорством, сея мир, а не всеобщее озлобление. Он должен служить охранению и прогрессу, не насилию над совестью, не угашению мысли общественной, не разложению общественных элементов. Патриотична ли программа последовательной систематической дезорганизации русского общества? Патриотично ли реакционное стремление задушить, подавить, парализовать всякое самостоятельное проявление общественности? Очевидно, нет! А между тем в наши дни есть охранители, которые именно в этом полагают свой патриотизм, не сознавая, какую разрушительную проповедь они ведут, и с каким трудом придется будущим охранителям восстановлять те основы, которые они подрывают. Они не сознают, что для правильного разрешения общественных задач, также и для просветительных, культурных и политических задач современного государства, необходима здоровая организация общества и живое развитие общественной мысли. Это первое, что требуется. Недуги общественные нельзя лечить путем последовательных ампутаций и нельзя держать общество под хлороформом. Не в этом во всяком случае должны заключаться программы действительного охранения» (Собрание сочинений т. I, стр. 452.).
«Аберации современного консерватизма» С. Н. объяснял себе недостатком искренности, просвещения и сознания государственных задач России, откуда растерянность одних и тупой фанатизм других, бестолковица нашей жизни, которая нарастает, становится мучительной и тревожной, отнимая всякое чувство уверенности в завтрашнем дне.
IIА завтрашний день сулил небывалую вспышку студенческих волнений по всей Империи.
9 февраля 1901 г. московские студенты вынесли резолюцию о необходимости вступить на путь общественно-политической борьбы и открыто признать всю несостоятельность борьбы за академическую свободу в несвободном государстве… С легкой руки Витте «несовместимость» самодержавия с какими-либо культурными начинаниями и общественным развитием России все более проникало в сознание интеллигентных масс, и агитация в университете использовала ее, как новый лозунг для борьбы с правительством. Московская администрация решила на этот раз прибегнуть к самым крутым мерам. «Я помню, — писал впоследствии кн. Е. Н. Трубецкой, — ужасное состояние моего покойного брата, когда в дни „сердечного попечения“ московские студенты поплатились за сходку ссылкою в Сибирь. Узнав об этом решении, пока оно еще было только намерением московских властей, он отправился в Петербург хлопотать за своих учеников. Оказалось, что о „решении“ не был осведомлен сам покойный П. С. Ванновский: он впервые узнал о нем из уст С. Н. и был бессилен остановить его исполнение: он даже не мог добиться необходимой для этого аудиенции. Кажется, трудно вообразить себе более яркую иллюстрацию режима. Министр народного просвещения не знал, что усиленная охрана поджигает его дом со всех четырех концов: он сам с университетом оказался его жертвой». (См. прилож. 15).
Таким образом, сам П. С. Ванновский оказался бессилен остановить исполнение приговора над участниками сходки 9 февраля, и это только способствовало усилению агитации и брожению среди студенчества. С осени 1901 г. беспорядки возобновились во всех высших учебных заведениях и по самому ничтожному поводу, вследствие статьи кн. Мещерского в «Гражданине» о взаимоотношениях между мужской и женской учащейся молодежью. Статья эта была принята, как оскорбление всей учащейся молодежью, и студенты и курсистки требовали удовлетворения от кн. Мещерского. (См. прилож. 16).
Ввиду того, что директор Московских Женских курсов, проф. В. И. Герье не выступил в печати против Мещерского, студенты готовились устроить против Герье враждебную демонстрацию.
С. Н. удалось воздействовать на студентов для предотвращения скандала, который они собирались устроить Герье.
5 октября после лекции С. Н. пригласил студентов, желающих поговорить с ним по делу профессора Герье в малую словесную аудиторию и обратился к ним с речью, которая воспроизведена была по стенограмме с незначительными пропусками одним из ближайших учеников С. Н., А. И. Анисимовым, который напечатал свои воспоминания («Князь Сергей Николаевич Трубецкой и Московское студенчество».) в номере первом журнала «Вопросы Философии и Психологии» за 1906 г.
Мы приведем здесь эту речь целиком, так как она необычайно ярко рисует характер отношений С. Н. к студентам и очень верно передает тон его разговорной речи…
«К сожалению, я слышал, — сказал он, — что среди студентов всех курсов и факультетов господствует довольно интенсивное возбуждение. Всякие студенческие беспорядки крайне меня тревожат, всегда горячо принимаешь их к серцу: волнуешься за судьбу университета, за то, что многие пострадают в результате фактически. Но здесь я не знаю… Больно за наше студенчество, потому что в самом деле, как предположить такой недостойный студентов поступок! Человек, который с университетской скамьи идет одной прямой дорогой, поддерживая честь университета, отстаивая его автономию, отстаивая корпоративные права студентов и заступаясь за старый „Союзный совет“, человек, которого чуть не выставляли за это заступничество, который никогда не менял своих убеждений, и вдруг!.. за что же его так незаслуженно оскорблять? — Неужели за то, что он не стал полемизировать с одним из самых гнусных органов… Нельзя забыть заслуг Владимира Ивановича и перед женским образованием, которые во всяком случае громадны. — Вы не можете представить себе, какая агитация ведется против курсов, и какие пустые иногда поводы выставляет правительство к их закрытию. В этом отношении на В. И. Герье падала тяжелая обязанность отстаивать их, и многие действия Владимира Ивановича вызываются вечным страхом за их существование. — Мне кажется, что наша прямая обязанность помешать готовящейся демонстрации. — Я уверен, что, будь это в руках студентов филологического факультета, большинство было бы за него. Когда-то и я был студентом, и у меня были очень крупные столкновения с ним, из-за чего я даже ушел с исторического отделения (Помнится, что столкновение с Герье у Сергея Николаевича вышло по поводу его занятий философией. Владимир Иванович в резкой форме заметил ему, что ему лучше заниматься историческими науками, и что философия пристала к нему, „как к корове седло“… Сергей Николаевич с трудом сдержался от резкого ответа, но тут же решил перейти на классическое отделение, чтобы не встречаться с Герье.). Но потом я оценил его. Не знаю, что я готов был бы сделать, чтобы помешать скандалу, для Московского университета, и я уверен, что большинство филологов, не только те, которые здесь, но и все бывшие питомцы нашего факультета, нас за него осудят. Дело в том, что студенты других факультетов часто совершенно не имеют понятия ни о Владимире Ивановиче Герье, ни о его деятельности. Мне кажется, надо действовать в том направлении, чтобы знакомить студенчество с истинным положением дела. Скажу прямо, у человека этого не было ни разу случая, чтобы он изменил своему университетскому делу! — Ведь не у всех профессоров такая достойная репутация. Но он не только не изменял, он никогда не был индифферентен, он всегда шел во главе, и вдруг студенты собираются осрамить на старости лет этого человека. Об этом даже тяжело подумать. Против кого же хотят протестовать? Против Мещерского или против Герье?
