Юрий Дмитриев - Необыкновенный охотник (Брем)
— Но ведь вы тоже убиваете их! — начал было патер Петремонте.
— Да, к сожалению, коллекционирование в естествознании почти всегда связано с убийством. Но это необходимо. Во имя науки, во имя просвещения…
— Мы убиваем лишь тогда, когда угодно господу богу, — ровным, глухим голосом произнес другой монах — Рилло.
Альфред резко повернулся к нему. Сухое желтое лицо монаха было бесстрастно, но в глазах светилась такая жестокость, такая злоба, что Альфред понял: никакими словами, никакими доводами не убедить этого человека.
Он повернулся и пошел прочь. Но еще долго слышал он грохот выстрелов и отчетливо представлял себе окровавленные тушки птиц, валяющиеся на траве, застрявшие в ветках кустарника, затерявшиеся в зарослях камыша. Они не нужны были монахам — им важно было выстрелить, убить…
В этот день — первый изо всех охотничьих дней Брема в Африке — охота была неудачной. Альфред никак не мог сосредоточиться, ему в этот день совсем не хотелось стрелять.
Хартум
Узкие, кривые улицы, иногда такие запутанные, что напоминали лабиринт, одноэтажные без окон дома, жара, зловоние — таким представился Хартум Альфреду и его спутникам. О, как этот город был не похож на покинутый им сравнительно недавно Каир!
Центром общественной жизни, как и во всех мусульманских городах, был базар. Здесь находилась мечеть и несколько самостоятельных рынков: хлебный, овощной, сенной, табачный. Был тут специальный рынок, где продавали сало, и рынок, где торговали разнообразными тканями. С утра и до вечера толпился на этих рынках народ, покупая и продавая и просто глазея на происходящее. И ни продавцов, ни покупателей, ни зевак нисколько не смущала господствовавшая над всем базаром виселица, на которой постоянно висел труп казненного. Его снимали лишь для того, чтоб повесить очередного преступника или какого-нибудь несчастного, объявленного преступником.
Но были в Хартуме и прелестные уголки — и Альфред скоро разыскал их. Это сады на берегу Голубого Нила. Некоторые сады были настолько велики, что в них выращивали овощи, даже сеяли хлеб.
Впрочем, если бы в Хартуме не было этих садов, если бы город был во много раз грязнее и беднее, Брем все равно радовался бы, что попал наконец сюда. И не только потому, что Хартум стоит почти у слияния двух рек — Голубого и Белого Нила, и одно это уже привлекает путешественников. Вокруг Хартума — столицы Судана — лежали еще совершенно не исследованные естествоиспытателями огромные области, населенные неизвестными животными. Это влекло к себе Брема, ради этого он покинул родину, проплыл сотни километров вверх по Нилу, ради этого проделал он тяжелый и опасный путь.
Давно уже распростились Брем и Мюллер с монахами, оставшимися в одном из городков на Ниле, давно уже рассчитались они с рейсом — хозяином барки и, погрузив свой багаж на верблюдов, направились в Хартум через пустыню.
Поначалу пустыня, как и все новое в этой стране, поразила Альфреда. Особенно ночь в пустыне, когда воздух чист и прозрачен и огромные ясные звезды сияют вечным светом в черном небе. Тишина какая-то удивительная, торжественная тишина. Непроглядная чернота в нескольких шагах от костра. И расположившиеся большим полукружьем верблюды, в блестящих глазах которых отражаются маленькие огоньки от костра.
В эти минуты Альфред готов был поклясться, что ничего прекраснее и величественнее, чем пустыня, он не видел и, очевидно, никогда не увидит.
Но вот наступило утро, багрово-красное солнце встало над безоблачным горизонтом, и палящий зной обрушился на путешественников. Ни деревца, ни скалы, ничего, что дало бы хоть крошечную тень, где можно было бы отдохнуть от палящих лучей. Лишь песок, раскаленный и излучающий жар, песок — насколько хватает глаз. Прокаленный неподвижный воздух трепещет от зноя — ни ветерка, ни дуновенья. Впрочем, это счастье, когда нет ветра — такой же жаркий, как все вокруг, он несет смертельную опасность; может высушить бурдюки — кожаные мешки с водой, без которой путника ждет верная гибель.
Брем очень страдал от жары. И хоть он по-прежнему восторгался ночной пустыней, днем она казалась ему отнюдь не такой привлекательной. Но самое страшное ждало Альфреда и его спутников впереди.
Это случилось на пятый или шестой день пути. На небе появились тучи, и Брем почувствовал: что-то должно произойти. Впрочем, погонщики верблюдов почувствовали приближение опасности гораздо раньше. Почувствовали это и животные — они стали нервничать, плохо слушаться погонщиков, быстрее уставать. К концу пятого дня путешествия по пустыне верблюды настолько выбились из сил, что еле переставляли ноги. Но погонщики против обыкновения не остановили караван, не сняли с животных тяжелые тюки, а продолжали гнать верблюдов вперед. На исходе шестого дня небо окончательно затянуло тучами, густой, непроницаемый туман заволок всю пустыню. Духота, которая усиливалась с каждым часом, казалось, достигла предела. Но к утру она стала еще нестерпимее. Впрочем, о том, что наступило утро, можно было узнать с трудом: солнце не могло пробиться сквозь еще более сгустившийся туман, и в полдень над пустыней царили сумерки. Однако ветра пока не было. Погонщики торопились воспользоваться этим, пристраивая самое ценное — мешки с водой — рядом с лежащими верблюдами так, чтоб эти мешки были защищены от южного или юго-западного ветра телами животных. Пристроив воду, они, плотно завернувшись в свои плащи, сами улеглись за тюками и ящиками, снятыми с верблюдов. И вот налетел первый порыв жаркого, раскаленного ветра. В то же мгновенье мириады песчинок взвились в воздух, окрасив все вокруг в желто-оранжевый цвет. Так начался ураган — самум, что в переводе значит «пышущий ядом». Через секунду уже все кругом вертелось с бешеной скоростью, все было заполнено взвившимся песком. И вдруг среди этой бешеной пляски поднялся огромный столб, второй, третий… Они крутились, стремясь вперед с неимоверной скоростью, то подпрыгивая, то изгибаясь, то вдруг падая и превращаясь в холмы. А на смену им поднимались новые и тоже неслись по пустыне в дикой пляске. И горе тому каравану, который окажется на пути этих песчаных столбов! Но если столбы песка и пронесутся мимо — все равно плохо людям и животным. Мельчайшие острые песчинки проникают сквозь одежду, и все тело начинает гореть, губы трескаются от жары, любая царапина, любая ранка начинает кровоточить и доставлять человеку страдания. Голова болит так, что люди нередко теряют сознание, руки и ноги отекают, страшная жажда не покидает человека ни на мгновенье. А ко всему этому примешивается чувство страха за воду — если ветер хоть чуть-чуть коснется кожаных мешков, они треснут, и вода моментально испарится.
