Кондратий Биркин - Анна Австрийская. Кардинал Мазарини. Детство Людовика XIV
На другой же день Париж представлял грозную картину явного мятежа: все лавки были заперты, многие улицы оцеплены, граждане и купцы, вооруженные ружьями и алебардами, толпились на площадях, с громкими криками требуя освобождения Брусселя. Маршал де ла Мейлльере с отрядом гвардейцев был встречен градом булыжников; любимый народом коадьютор, окруженный толпой инсургентов, дал им слово немедленно отправиться к королеве и от имени народа истребовать освобождение Брусселя и его товарищей. Вместе с коадьютором отправился во дворец и де ла Мейлльере.
Главные виновники народного восстания – королева и ее возлюбленный кардинал – находились в эту минуту в самом неприятном положении. Указы о налогах были жестокой несправедливостью, которую они надеялись поправить другой вопиющей несправедливостью – арестом членов парламента. Первая вызвала ропот, вторая – бунт. Коадьютор и де ла Мейлльере застали в кабинете у королевы собрание умных голов, совещавшихся о принятии мер к усмирению мятежа. Кроме кардинала и герцога Орлеанского, тут были герцог Лонгвилль, маршал Вилльруа, аббат де ла Ривьер, Ботрю, Нажан и капитан гвардии Гито. Все эти господа, успокаивая королеву, уверяли ее, что так называемый бунт – вздор, безделица, не заслуживающая серьезного внимания. На возражение коадьютора королева дала ему понять, что он трус и из мухи делает слона. В эту минуту возвратившийся с площади полковник доложил Анне Австрийской, что мятежники усиливаются; с таковыми неутешительными вестями явился к королеве и канцлер Сегье. Все присутствовавшие, за исключением коадьютора и Гито, предлагали душить мятеж силой.
– Сила пуще ожесточит народ! – сказал Гито.
– Что же делать по-вашему? – грубо спросил кардинал.
– Отдать им Брусселя, живого или мертвого!
– И я того же мнения, – подхватил коадьютор.
– Отдать?! – крикнула Анна Австрийская, и лицо ее побелело от злости. – Да знаете ли, Ретц, что я лучше удавлю его своими руками, точно так же, как и тех, которые…
Мазарини шепнул ей что-то на ухо, и она присмирела.
– Не могу не согласиться, – сказал он в свою очередь, – что выдача Брусселя – самый верный способ усмирить волнующийся народ, но тут есть одно неудобство: Бруссель в настоящую минуту вывезен из Парижа, на его возвращение потребно не менее суток. Конечно, – продолжал кардинал, – если народу от имени королевы объявить, что Бруссель завтра же будет освобожден, народ угомонится… Господин коадьютор, вы умеете говорить с ним; не возьметесь ли быть вестником освобождения?
– Весьма охотно, – отвечал Ретц, – если ваша эминенция снабдит меня письменным обещанием…
– Зачем? Народ верит на слово, особенно если это слово королевское. Не теряйте времени, спасайте государство!
То же говорили и все присутствовавшие, а де ла Мейлльере, схватив Ретца за руку, повлек его за собой. Солдаты, стоявшие в карауле во дворце, вынесли его на руках на улицу. Здесь ко-адьютора опять окружила народная толпа, требуя освобождения Брусселя. Ретц, благословляя мятежников, уверил их, что советник парламента непременно будет освобожден; но в эту минуту с конным отрядом явился де ла Мейлльере, кричавший народу то же самое. К сожалению, не расслышав его слов, народ видел только обнаженную шпагу. Какой-то дрягиль с саблей в руках бросился к маршалу, и де ла Мейлльере убил его наповал из пистолета. Это было знаком к отчаянной схватке отряда маршала с народом, и началась перестрелка. Ретц с опасностью для жизни убедил разъяренную чернь прекратить пальбу, а маршал де ла Мейлльере скомандовал то же своему конному отряду, однако же в течение пятиминутной перестрелки с той и другой стороны многие были поранены, и два или три человека убиты.
– Да здравствует коадьютор! – кричал народ, увлекая в своих волнах смелого Ретца к рынку, где еще слышны были угрожающие вопли и теснились толпы вооруженных торговцев. Чтобы окончательно усмирить мятежников, коадьютор объявил им, что он отправится во дворец за подтверждением королевского обещания. Близ заставы Сержантов он встретился с де ла Мейлльере. Маршал сопровождал его до Пале-Руайяля и, вводя его в комнату Анны Австрийской, восторженно сказал:
– Вот, государыня, человек, которому одолжены спасением жизни я, мой отряд и, может быть, даже жители вашего дворца.
– Столица усмирена, и граждане слагают оружие! – объявил Ретц не без самодовольствия.
Коадьютор имел полное право хвалиться своим подвигом: возмутить и разъярить народ насилием несравненно легче, нежели усмирить его словом убеждения. Анне Австрийской показалось непонятно, даже подозрительно это скорое усмирение народа, и, взглянув на Ретца с какой-то странной улыбкой, она сказала:
– Как видно, народное волнение было не слишком-то сильно, если коадьютору удалось так скоро его утишить.
– Волнение это было до того сильно, – вмешался де ла Мейлльере, – что если завтра, согласно вашему обещанию, Бруссель не будет освобожден, то в Париже не останется и камня на камне.
– Его освобождение, конечно, пройдет, – подтвердил Ретц. Королева захохотала оскорбительным хохотом, в котором звучала насмешка.
– Советую вам, господин коадьютор, идти домой и отдохнуть после ваших великих подвигов.
Женщина эта, играя с народом в обещания, имела низость издеваться над человеком, ради ее спасения подставляющим под пули лоб. Истинно австрийская благодарность! За два часа перед тем королева дрожала и изменялась в лице, прислушиваясь к реву мятежной черни; теперь же, когда все утихло, она не постыдилась издеваться над усмирителем мятежа и для умаления заслуги коадьютора без зазрения совести назвала восстание легоньким беспорядком, утишить который мог бы простой полицейский служитель. Послушание народа любимому им человеку она принимала за трусость и малодушие; Ретц на время укротил бешеного зверя, которого Анна Австрийская почитала за смиренного барана. Все правители царств, одаренные таким неверным взглядом на свои народы, всегда рисковали не только своими коронами, но и головами.
Дав себе клятву отомстить королеве, коадьютор, выйдя из дворца, подтвердил толпившемуся у подъезда народу, что Но-вион, Бланмениль и Бруссель непременно будут освобождены. Глубокая тишина воцарилась в городе, недавние мятежники мирно разошлись по домам; буря народная миновала. Обиженный, взбешенный Ретц возвратился домой и не успел сесть в кресло и собраться с мыслями, как к нему явился Монтрезор, друг покойного Сен-Марса, вечный и неизменный приверженец оппозиции и заклятый враг тирании.
– Отличились вы сегодня! – сказал он коадьютору с насмешливым поклоном.
– Чем?
