Дмитрий Минченок - Дунаевский — красный Моцарт
Деревья толкались ветвями в окна спаленки, где спали два брата. Солнце светило, дверь распахивалась, и в комнату к Исааку с подносом входило небесное создание — Цецилия, а может быть, Люба. Они были как две свечи. Одна из них сгорела очень рано, будто её кто-то задул. Косы двух сестёр, кружева их длинных панталон приводили Исаака в беспокойное состояние. Весь мир казался сплошным треугольником, куда ни пойди — неизбежно упрёшься в угол, в котором стоишь, не смея двинуться дальше, будто за что-то наказанный.
Как от этого избавиться? Только с помощью музыки. А если музыка ушла? Тогда совсем трудно. Тогда некуда девать энергию любви и душа подходит к черте, за которой стоит грех. Дунаевский навсегда сохранил свою любовь и воспоминание о двух девочках. Всё остальное забыл, а этих девочек помнил всю жизнь.
В бармицвэ — день религиозного совершеннолетия, когда еврейскому мальчику исполняется тринадцать лет и он в духовном смысле становится мужчиной, — Исаака вызвали домой. Это была веха, которую не могла пропустить его мама, Розалия Исааковна. Наверное, если верить Агаде, ей снился её умерший отец, который напоминал с того света, что её сына и его внука надо принимать в мужчины. После бармицвэ любой отрок имеет право входить в миньян — десяток мужчин, необходимых для совершения молитвы в синагоге. Если мужчин девять, считается, что Бог не услышит их голос у себя на небе.
Исаака привезли в Лохвицу и совершили над ним обряд посвящения. Поставили на стул в гостиной, и специально вызванный раввин заставил произнести вызубренную молитву. Итак, Исаак стал мужчиной. Что он умел в свои тринадцать лет? Он умел курить. Курить Исаак Дунаевский, по признанию, сделанному в пятьдесят два года в письме юной девушке, начал в одиннадцать лет. Зато он совершенно не умел плавать. Возможно, потому, что с малых лет боялся утонуть в речке, вкривь и вкось протекавшей через его родной город. На бармицвэ полагается первый раз каяться во всех своих грехах, но Исаак не знал за собой особых грехов, потому не каялся. После обряда он вернулся в гимназию.
И вдруг в Харькове Исаака заколдовали. Это было несомненно. Он разлюбил скрипку. Что произошло? Причин никто не знал, но сам факт был налицо. Больше всего волновался сердобольный брат Борис. Его сердце сжималось, когда он видел мучения Исаака. Он знал, один знал страшную тайну, которую Исаак, наверное, не мог сначала сказать даже отцу. Исаак зашёл в тупик, его самостоятельность взрослого человека была впервые поколеблена новым преподавателем по классу скрипки профессором Горским.
Какая разница между Горским и чахоточным Полянским? Как между солнцем и свечкой. Ему не было прощения, его стоило сжечь на медленном огне. В отличие от нервного, порывистого Полянского, Горский был сухой, замкнутый и скучный человек. Его интересовали только гаммы. Он никогда не просил Исаака сделать то, что его волнует. Не знал, чем интересуется его ученик, а его самого интересовала только беглость пальцев Исаака. Было от чего сойти с ума или впасть в отчаяние.
Первое время Исаака отвлекали ученики в гимназии, знакомство с новыми порядками. Приняли его хорошо и дали имя Дуня (производное от домашнего имени Шуня), которое он потом сохранил на всю жизнь. Его старшего брата окрестили Муней. В остальном всё было нормально. Дуня ходил среди учеников с серьёзным видом, объяснял им их ошибки, рассказывал на переменах какие-то важные вещи. Он казался самым взрослым, может быть, за это его не очень любили. Дуня был лишён обычной детской подвижности и весёлости. Нет, он умел смеяться, только этот смех казался взрослым. Зато, когда Исаак действительно превратится в мужчину, он будет вести себя беззаботно, как в детстве. Исаак регулярно писал письма дяде Самуилу и в каждом из них жаловался на Горского, ругая его на чём свет стоит. И однажды это помогло. В одно прекрасное утро Исааку сообщили, что Горский покидает училище и едет лечиться куда-то в горы. Может быть, у него тоже обнаружили чахотку? Это было уже неважно. Самое главное, что его больше не будет в училище.
На смену Горскому приехал другой педагог — профессор Иосиф Юльевич Ахрон. Он был учеником знаменитого Ауэра, как и Горский, но оказался его полной противоположностью и внешне, и внутренне. Стёкла его пенсне всегда сверкали, как будто он смазывал их какой-то особой жидкостью — у Горского они были непроницаемыми и тусклыми, словно запорошенные пылью. Слушать игру Ахрона было сплошным наслаждением, а игру Горского — академической повинностью.
Когда Ахрон играл, у него расстёгивалась пуговица на жилетке и оттуда трогательно выглядывал кусочек девственно-белого живота. А его нотации были образцом чистейшего еврейского юмора. "Что вы стоите, Дунаевский, — кричал во всё горло Ахрон, — вы ждёте, что жареный рябчик будет сам падать в рот, ошибаетесь! Никогда не дождётесь!" Ахрон воздевал к небу руки и брал скрипку, показывая ученику, как жареные рябчики не будут падать в рот и как надо делать пассаж.
Нечего скрывать, у Исаака были свои трудности. Это потом станут говорить, что он играл на скрипке, как Паганини. Исаак в самом деле играл очень хорошо. Особенно ему удавалось вибрато. Его любимой струной была струна "соль", а вот струна "ми" вызывала затруднение. Тяжелее всего Исааку давались флажолеты, и играл он в целом скованно. Боялся излишней театральности, которая преследует всякого скрипача со времён Паганини. Единственное, что он любил — это страстное звучание. Патетику он всегда обожал. Пафос станет фундаментом для его маршей, под которые полуобнажённые красавицы и красавцы будут чеканить шаг на физкультурных парадах на Красной площади.
В один из приездов к сыну Цали Симоновича вызвал к себе Ахрон и с негодованием указал на ученическую скрипочку Исаака:
— Что это, милостивый государь! На этом не играют. У вашего сына талант. Вы должны купить ему настоящий концертный инструмент.
Замечание Ахрона подействовало. Отец сделал своему любимцу роскошный подарок. Он купил, по случаю, как вспоминал старший брат, "настоящего Амати". Но по случаю Амати не покупают — он сам выбирает своих хозяев. Что с этим чудом стало потом, неизвестно. Вполне возможно, что афишировать финансовые возможности отца Дунаевского после революции было небезопасно, и именно в силу этих причин Цали Симонович начал именоваться бедным или, в лучшем случае, небогатым служащим, что, мягко говоря, не соответствовало действительности. Потому что Амати, "настоящий Амати", никогда не стоил дёшево.
В пафосных легендах о гениальности вундеркинда Исаака Дунаевского много места занимает рассказ его брата о первых творческих шагах. Сколько таких творческих шагов мы знаем! С пятнадцати лет он начинает сочинять очень плодотворно. Только за полгода у него набирается до полусотни законченных произведений. Исаак пишет и пишет. Может, в музыкальном плане это так же интересно, как юношеские прыщи, но необходимо для будущего исследователя творчества композитора. Если учесть напряжённую учёбу в гимназии и в музыкальном училище, то продуктивность, с которой лохвицкий паренёк сочинял музыку, покажется чудесной. Мелодии вырывались из него, как пружины из продавленного матраца. Это стало первым кирпичиком для строительства легенды о советском Моцарте.
