Н. Стромилов - Впервые над полюсом
Мы знали, что Арктика - умелый организатор напряженных ситуаций. Но не подозревали, что она умудрится создать такую ситуацию и на нашем, совсем коротком, пути до берега. А она ее создала: на второй день дорогу нам преградила лента черной воды шириной десять - пятнадцать метров - полынья. Она тянулась сколько хватал глаз параллельно берегу, и перемычек, по которым можно было перебраться на другую сторону, нигде не было видно.
У нас не было с собой ни шлюпки-ледянки, приспособленной для перетаскивания по льду на лыжах, ни надувной резиновой лодки. Шлюпки-ледянки на судне были. Но никто не задал сейчас вопрос, почему мы не взяли с собой хотя бы одну, - все понимали, что не дотащили бы ее до полыньи. А если бы и дотащили, она сделала бы наш путь неизмеримо продолжительнее. Резиновых надувных лодок на судне не было.
Что делать? Идти всей группой вдоль полыньи направо или налево в надежде, что где-то найдем перемычку, по которой сумеем перебраться на другую сторону? Но нет уверенности, что встретим ее на посильном для нас расстоянии. Послать, с целью дальнего поиска перемычек, вдоль полыньи в разные стороны по нарте, свободной от груза, с одним или двумя товарищами на каждой? Отвергается: лед пришел в движение и может разъединить группу, что в данной обстановке мы считаем самым опасным. Вернуться на «Челюскин»? Но где гарантия, что он находится на старом месте? Что начавшийся ветер с берега не разредил и около него льды и он не начал движение к Берингову проливу? Решительно отклоняется и этот вариант. Забегая вперед, скажем, что решение не возвращаться на судно было правильным: чуть позднее того времени, когда мы держали «военный совет» у полыньи, лед вокруг «Челюскина» разошелся и судно двинулось на восток.
Что же оставалось нам? Мы приняли решение, которое, на первый взгляд, не блистало активностью: разбить лагерь там, где нас остановила полынья, установить за ней наблюдение и ждать. Ждать, пока сама природа не наведет перемычку-мост через преграду, ею же созданную на нашем пути.
Мы посоветовались с хозяевами упряжек. Трудный это был разговор: в ход шли слова, жесты, взгляды, улыбки, нахмуренные лица и рисунки лезвием ножа на снегу. С помощью этого арсенала средств мы «доложили» им наши варианты. И как же мы обрадовались, когда удалось понять, что они отвергают все, кроме последнего! И наше решение, основанное, по сути дела, на обычной житейской логике и здравом смысле, ибо не было среди нас уж очень опытных полярников, начало казаться нам еще более правильным, так как одобрили его люди, вобравшие в себя опыт всех предшествующих поколений, что жили на суровых чукотских берегах и охотились на морского зверя на таких же льдах, по которым теперь шли мы.
Мы прониклись уважением к нашим проводникам с первых же часов пути: они честно делили с нами все тяготы путешествия. Шли. Перелезали через торосы. Помогали собакам, оставлявшим на снегу кровавые отпечатки порезанных льдом лап, перебраться через замысловатые комбинации обломков ледяных полей и перетащить нарты. Никто из них ни разу не воспользовался правом хозяина упряжки и не присел на нарты на ходу. Что это? Основанное на природном такте нежелание поставить себя в преимущественное положение по сравнению с нами? Или они берегут собак, хорошо зная их натуру, зная, что преданная своему хозяину собака может работать до тех пор, пока у нее не разорвется сердце?
У наших проводников скуластые, выдубленные морозом и ветром лица. Взгляд прямой, острый - взгляд охотника, встречавшегося со смертью. Они хорошо знали, что в этом суровом краю от человека в любое время может потребоваться затрата большой физической энергии, поэтому ценили отдых: засыпали моментально, как только представлялась возможность. Засыпали лежа, сидя и, как говорили наши острословы (они нашлись и тут), даже стоя и на ходу. Их мало заботил выбор места для отдыха и сна. Они садились или ложились прямо на снег или лед, ничего не подкладывая, иногда присаживались на нарты. Вид сидящих или лежащих на снегу фигурок шокировал врача. «Это же верный ишиас! - возмущался он. - Где тут, на льду, и чем я буду их лечить?» Но никто ничем не заболел и волнения врача, к его и нашему удивлению, оказались напрасными.
Шли часы. Обстановка не менялась. По полынье медленно плыли небольшие льдины. Нами овладевало все большее беспокойство. На «Челюскине» обязательно возникнет тревога, если мы к концу сегодняшнего дня, как это было условлено, не подойдем к пароходам, стоящим у мыса Джинретлен, и не дадим знать о себе. Тревога эта охватит местные партийные и советские организации. Сообщение о том, что наша группа пропала, полетит в Москву. Начнутся поиски. Пойдут навстречу нам люди с пароходов - с таким же трудом, с каким идем мы. Оторвавшись от промысла, поедут искать нас в ледяных дебрях охотники-чукчи на собачьих упряжках. Начнут летать над льдами самолеты, снятые издалека, с каких-то важных работ. И все это будет делаться со значительным риском для каждого человека, который примет участие в поисках. И мы приходим к горькому, но единственно возможному выводу: ничем, кроме своего появления сегодня вечером у пароходов, предотвратить эту тревогу нельзя. «Была бы радиостанция!» - слышу голоса товарищей. Да, тогда совсем другое дело. Но радиостанции у нас нет.
Проходит еще час. И вдруг… Громкий гортанный возглас сотрясает воздух. Скатывается с высокого тороса закутанная в мех фигура проводника. Большими скачками приближается он к лагерю и что-то кричит, показывая на полынью. Вскакивают остальные проводники, поднимая собак. Вскакиваем и мы. Через полынью наведен «мост»! Да, мост. Он зыбкий, состоит из нескольких небольших льдин, неширокий, но другого может не быть, поэтому мы со всех ног несемся к нему!
Собаки упряжки, которая оказывается у моста первой, не верят в надежность этого созданного природой сооружения и не хотят вступать на него. К головной паре собак подбегает проводник, берется за средник (длинный ремень, прикрепленный к нартам, к которому посредством алыков - лямок - попарно пристегнуты собаки), вступает на мост и тащит за собой упряжку. Льдины под ним колышутся. Собаки нехотя, но слушаются хозяина. Сзади каждой нарты - по двое - мы. Подталкиваем и направляем их, следим за тем, чтобы они не свалились в воду, стараемся не наступать на края колеблющихся под нами льдин, чтобы не выкупаться самим.
И вот - первая упряжка на той стороне. За ней вторая, третья, четвертая! Вряд ли переправа длится более одной минуты. И когда нога последнего человека ступает на противоположный край полыньи, мы не верим своим глазам - моста не существует, льдины разошлись. Спасибо тебе, природа!
